Адриан Пласс - Сокровенный дневник Адриана Пласса (37 и ¾ лет от роду)

Сегодня на группу пришла Глория Марш. Появляется у нас нечасто.

Очень привлекательная молодая вдова.

Это, конечно же, вовсе не означает, что она мне нравится в таком смысле, хотя, по-моему, она ко мне несколько неравнодушна. Стоило ей показаться в дверях, как Джеральд наклонился к моему уху и прошептал:

— Давай, пап, втягивай скорее живот: Глория пришла!

Что за глупости!

Во время обсуждения Дорина Кук (уже не помню почему) спросила у старой миссис Тинн, знает ли она что-нибудь про ревматические заболевания и их лечение. Та возмущённо фыркнула и сказала, что её первое и последнее романтическое увлечение случилось лет пятьдесят назад, а то и больше. Все засмеялись, но Глория заговорщически мне подмигнула! Попытался сделать вид, что шокирован и совершенно не одобряю подобного поведения, — но так, чтобы при этом оставаться в её глазах вполне милым и располагающим к себе человеком. По-моему, получилось не очень. Позднее почувствовал себя ужасно неловко, когда Глорию попросили описать сущность христианского прощения, и она сказала, что прощать — это значит поворачиваться к человеку другой щекой, когда он только что отшлёпал тебя по попке. И хотя на меня она вовсе не смотрела, я почему-то почувствовал, что жутко краснею. Надеюсь, никто не заметил.

После группы Глория прямиком направилась ко мне и тут же начала задушевно поверять мне свои беды и несчастья, особенно насчёт огромного счёта за телефон, который она никак, ну просто никак не может оплатить. Внезапно сообразил, что могу ей помочь. Быстренько сбегал наверх, выписал чек и протянул его Глории, когда она уходила. Проводив её, отправился на кухню и рассказал обо всём Энн.

— Видела бы ты её лицо! — сказал я. — Удивление — это не то слово.

— Ничуть не сомневаюсь, что не то, — ответила Энн и, как мне показалось, довольно язвительно.

Позднее Глория позвонила (попросив оператора записать разговор на наш счёт), чтобы снова поблагодарить меня за деньги. Назвала меня сладким зайчиком.

— Интересно, почему ты никогда не называешь меня сладким зайчиком? — в шутку спросил я у Энн.

— Потому что, милый, ты совсем на него не похож, — ответила она.

Проснулся в шесть утра и с ужасом вспомнил, что сегодня День святого Валентина. Постарался как можно тише натянуть на себя свитер и брюки, кое-как выполз из дома и, пошатываясь, побрёл к круглосуточному магазину за углом.

Там уже толпилась небольшая кучка измученных, небритых мужей, перебирающих оставшиеся открытки. В итоге, мне досталась открытка, на которой была нарисована огромная рыжая корова, оглядывающаяся назад со словами «Люблю тебя!» Внутри было написано: «От темени до вымени!»

Открыв её за завтраком, Энн улыбнулась и сказала:

— Ах, дорогой, ты неисправимый романтик! Интересно, сколько же времени ты искал для меня именно эту открытку?

Но она не рассердилась, а только посмеялась. Подарила мне чудесную открытку и долгий, медленный поцелуй над тарелкой с бутербродами. Нас прервал Джеральд, заскочивший на кухню за чаем.

— Смотри, пап, — сказал он, — у тебя галстук сейчас будет «как сыр в масле кататься».

Сам он получил огромную, дорогую открытку с большущим бархатным сердцем спереди. Внутри были ручкой нарисованы сотни две крохотных сердечек и поцелуйчиков, но никакой подписи.

— И кто же твоя тайная обожательница, а, Джеральд? — спросил я.

— Должно быть, это коллективное подношение от всех местных девчонок, — небрежно ответил он, но я-то видел, что он доволен. У Джеральда ещё никогда по-настоящему не было девушки, хотя я, в общем-то, не слишком этим обеспокоен.

Чего тут беспокоиться? Нечего. Я и не беспокоюсь.

Вечером был немало удивлён, увидев, что после репетиции Элси решила пойти домой с Джеральдом, чтобы «помочь ему нести гитару». Надеюсь, та девочка, что послала Джеральду открытку, не видела их вместе. А то ещё подумает что-нибудь и не станет больше обращать на него внимания. Весьма неосмотрительно со стороны Элси ходить с Джеральдом, если она так любит своего Уильяма.

Проснулся с редким ощущением того, что жизнь хороша и всё, по большому счёту, в порядке. После завтрака Энн попросила меня сходить в булочную за хлебом. По дороге домой с удовольствием подумал, что, хотя время от времени я, конечно, делаю всякие глупости, в общем и целом у меня всё выходит очень даже неплохо.

Несмотря на холод, ощутил внутри приятное тепло.

Неприятно удивился, когда, подойдя к двери и заглянув в окно, увидел в гостиной мистера Ламбертона-Пинкни. Он сидел в самом неудобном нашем кресле, и вид у него был чрезвычайно угрюмый.

Укрылся в гараже и какое-то время пытался занять себя чтением спортивных новостей в газете десятилетней давности, надеясь, что он потеряет терпение и уйдёт. Но в гараже было так холодно, что мне пришлось войти в дом. Последние ошмётки приятного тепла мигом улетучились, когда Энн, открывшая мне дверь, яростно прошипела:

— Ну что ты за осёл! Где была твоя голова? Почему ты не проверил, какой фильм идёт в пятницу? Не понимаю, почему ты ведёшь себя, как тупой болван?

Тут же сообразил, что, наверное, произошло нечто непоправимое.

Мистер Ламбертон-Пинкни обратился ко мне с видом графа Дракулы из старых чёрно-белых ужастиков.

— Согласно вашей рекомендации, мистер Пласс, — угрожающе изрёк он, — члены нашей небольшой группы во главе со мной посетили один из сеансов во втором зале местного кинотеатра. Поскольку мы немного запаздывали, билеты нам пришлось покупать в некоторой спешке, и мы не успели просмотреть сопутствующую фильму рекламную продукцию. В конце концов…

Он пригвоздил меня к полу уничтожающим взглядом.

— В конце концов, наш брат уверил нас, что этот фильм вполне соответствует христианским стандартам.

Я нервно кашлянул:

— И… и что это был за фильм? Ну… тот, что вы смотрели?

Мистер Ламбертон-Пинкни собрался с духом:

— Этот фильм, мистер Пласс, назывался «Горячие бёдра в мокрой траве».

Попытался, как мог, объясниться, и попросил прощения. Мистер Ламбертон-Пинкни, хоть и со скрипом, но принял мои извинения и наконец-то ушёл. Дойдя до дороги, он подозрительно посмотрел направо и налево, словно боялся, что его собьёт с ног какая-нибудь непристойность.

— По крайней мере, пап, во всём этом есть одно утешение, — философски заметил Джеральд, всё это время подслушивавший за дверью. — Ты ведь сказал этому мистеру Чего-то-там-Блинкни, что фильм будет про дикие, неприрученные создания, развлекающиеся на лоне дикой природы.