Елена Цугулиева - Эстеты из Кукановки

Богиня разрешилась вполне благополучно. Она принесла тринадцать курносых, бело-розовых поросяток.

— А вот этот последыш хиленький, — скорбно сказала Нюта. — И глазками не смотрит. Как бы не помер.

— Да, почти не дышит, — согласился зоотехник. — Жаль малыша. Придется, видно, по акту списывать.

— А может, не приходовать его вовсе? — предложил председатель колхоза.

— Ты зачем здесь? — внезапно заметила Наталья Васильевна вихрастую голову сына. — А ну, марш домой.

Но тот, не обращая внимания на директиву, подошел к Кирееву и громко зашептал ему на ухо:

— Дядя Тимоша, отдайте поросеночка нам. Вы же говорите, он все равно помрет. А мне его жалко. Мы за ним ухаживать будем, может, и очумеет.

— Кто это «мы»?

— Мы: Генка, Федька, Ванюшка, Родька.

— Чего не хватало! — рассердился Киреев. — Надоели вы мне до болячки. То земли им подавай, то поросенка подари… А впрочем…

Председатель подумал немного, потом о чем-то пошушукался с зоотехником и, вздохнув, сказал:

— Ну ладно, Голован Акимыч, твоя взяла. Так и быть, отдадим поросенка. Только, чур, с уговором.

— Хочь целый час вверх торманом стоять согласен! — быстро сказал Санька, недавно выучившийся стоять на голове.

— Вверх торманом нам не требуется, а ты обещай, что больше не будешь требовать у нас земельный участок и дашь нам возможность спокойно соревноваться с другими нормальными колхозами, где нет таких шалберников, как вы.

Скорчив плаксивую рожу, Санька захныкал:

— Ты нас, дядя Тимоша, убиваешь. Мы всю жизнь о земле мечтали.

— Поживете пока безземельными, — твердо сказал председатель. — Больно жирно будет — и участок и поросенок.

Санька покряхтел, поглядел на поросенка, которому уже предсказали неминучую гибель, такого маленького и беспомощного, и сердце мальчишки дрогнуло от жалости. Выбор был сделай.

Так кончилась в жизни Саньки эра борьбы за землю и началась другая эра — поросячья.

Он принес своего приемыша домой за пазухой. По совету матери уложил его в старую заячью шапку и устроил на жительство в теплое место, на припечке.

Утром Голован собрал всю свою компанию и устроил на улице «род веча», где сообщил о случившемся. Его никто не упрекнул в том, что он мечту о земле променял на полудохлого поросенка.

— Конечно, жалко. Все живая тварь, — бабушкиным голосом сказал Санькин адъютант Федька Лопух.

— Выластим. Он у нас будет влоде как общий сынок, — поддержал самый маленький, Родька Желудь. — Сань, а можно, я ему пиложка с капустой плинесу? У нас сегодня пекли.

— Какого «пиложка»! — передразнил Санька. — Ему пока только диетическое питание положено. Вот подрастет — можно будет и пирожка.

Санька выговорил себе полное право протектората над поросенком, но «вече» решило, что жить сын Данаи будет по очереди у всех своих «приемных отцов».

Жизнь Саньки получила новое, богатое содержание. Он до смерти надоел матери всякими расспросами, то и дело бегал к свинарке Нюте за консультацией, а в сельской библиотеке украл книжку «Свиноводство».

В один прекрасный день Голован, вернувшись из школы, вымыл с мылом руки, пригладил мокрой щеткой вихры и отправился с визитом к председателю колхоза.

— Ты зачем? — со страхом спросил тот.

— Дядя Тимоша, дайте свою книжечку с именами: поросеночка окрестить надо.

— Как?! — изумился Киреев. — Неужто еще не сдох?

— С какой радости ему сдыхать? — скромно потупив глаза, ответил Санька. — Я его в тепленькой водичке купаю. Молочком с соски кормлю. У него пузико во-он какое! В таких условиях и вы бы… жили да радовались.

Вздыхая, Киреев вынул из ящика книгу, обернутую в газету, и сказал:

— Только ты гляди, дублей ему не дан случайно.

— Каких дупелей? Я его молочком с соски. А скоро кашу будем давать. Нютка говорит…

— Э-э, голова-капуста! — досадливо поморщился Киреев. — Я говорю «дублей», то есть ты ему не дай имя, которое уже использовано. Понял?

— Не такой уж я недотепа! — презрительно заявил Санька. — Всех ваших наизусть знаю. Козел Вулкан, бык Порфей, овечки-двойняшки Афина и Баллада…

— Ладно, ладно. Шагай отсюда! Книгу, смотри, не запачкай да вечером принеси обратно.

— Как же его назвать? — ломали голову ребята, листая «святцы».

— Горгона! — кричал Федька, тыча пальцем и страницу.

— Сам ты Горгона! — отвергал Санька. — Он у нас мужчина. Хрячок. И потом Горгона злющая и страшная. Не подходит.

— А в этой книжке нету бога по футболу? — спросил маленький Родька, имевший совещательный голос.

— Во! — обрадовались ребята. — Надо ему дать имя со спортивным уклоном.

Начали выяснять, какой бог к чему приставлен, и вскоре установили, что Аполлон, он же Феб, шефствовал над театрами и кружками самодеятельности. Нептун (Посейдон) был приставлен к рыбкам, а Вулкан слыл докой по кузнечному делу. Но футболом на Олимпе, видимо, не интересовались, ибо такой специальности не имел ни один небожителей.

— Хоть бы приблизительного бога найти! — уже в отчаянии сказал Санька. — У самого этого Зевса сыновей и всяких родственников, как собак нерезаных, а для спорта пожалел специально кого-нибудь выделить… Ребята, а этот тип из каких?

На картинке красовался жуликоватого вида парень с крылышками на ногах. Он сидел на камне и смотрел на землю, как бы обдумывая очередную каверзу.

— «Гермес (у римлян Меркурий)», — читал Санька. — Ды-ды-ды. Это все не надо. Ага! Вот. «Гермес — покровитель юношества, атлетов, бог гимнастики; его статуи ставились в пале… страх и гимна… сиях — учреждениях, в которых обучали борьбе, кулачному бою, бросанию диска, бегу, прыганию и т. д.».

— Он! — дружно завопили ребята. — Лучше и не найти!

Так сын Данаи был окрещен Гермесом.

Поросенок, которого теперь ласково звали Геркой, рос быстро и совсем раздумал помирать. Был он розовый, кругленький и очень веселый. Ребята его нежно любили, холили и пестовали наперебой. Но даже он не мог вытеснить из их сердец мечту о Большом спорте. Читая в газете всякие спортивные обозрения, ребята по-прежнему тосковали вслух:

— Эх, нам бы хоть пару мячей да сетку!

— Коньки бы…

— Какей, — несмело пищал маленький Родька.

— Ишь ты! Хоккей ему! — негодовал Санька. — А может, моторку или мотоциклет «Харлей»? Будто не знает, что у нас денег нету…

Прошло несколько месяцев. Однажды мать Сашки вознамерилась отнести Гермесу, который в то время жил у Федьки Лопуха, остатки каши. Войдя в катух соседей, она глянула на поросенка, уронила кастрюлю с кашей и вихрем помчалась в правление колхоза. Вернулась Наталья Васильевна уже с Киреевым. Тот вместе с ней вошел в катух и, увидев Данаева сына, хрипло охнул:

— Неужели… он?!

Перед ним стояло великолепное, огромное животное, выхоленное, с блестящей щетиной. Под могучей шеей свисали тяжелые складки. Сын Данаи благодушно смотрел на посетителей маленькими желтыми глазками. К людям он относился хорошо, так как видел от них только любовь и ласку.