Елена Цугулиева - Эстеты из Кукановки

…Двери Бибиреву открыл сам Кульков. Жена была тут же, в прихожей. Судя по артикуляции, они его приветствовали, но слов не было слышно: их заглушали звуки невероятной громкости, которые неслись из-за закрытой двери. Звуки были очень разные. Визжали паровозные гудки. Ухали лесные филины. Яростно ревели львы и тигры. И тут же храпело запорожское воинство, полегшее спать после битвы. Затем вступали там-тамы, рокочущие в руках антропофагов, пляшущих вокруг жертвенного костра.

Бибирев постучал, но ему не ответили. Тогда он открыл дверь без разрешения. И увидел совсем не то, что ожидал. За письменным столом, склонившись над тетрадкой, сидел довольно мирного вида мальчишка и решал какую-то задачку. А душераздирающие звуки неслись из агрегата устрашающего вида, занимающего большую половину комнаты.

Бибирев рассвирепел:

— Эй, парень! — завопил он что было силы. — А ну, кончай это дело! Выкручивай! Кому говорю!

Парень удивленно оглянулся, нажал какую-то кнопку, и в комнате настала благодатная тишина.

— Вы, наверно, к родителям? Это дальше по коридору, — вежливо сказал Аркашка. — Они дома. А как вы открыли дверь?

— Родители твои мне без надобности. Это не на них, а на тебя жалоба поступила. Насчет твоего громкого поведения.

— Уже успели наябедничать, — надувшись, сказал Аркашка. — Так ведь до одиннадцати же можно? А в одиннадцать я, как правило, выключаюсь и ложусь спать. Если только ребята не придут. Тогда немножко дольше засиживаемся.

— А до одиннадцати обязательно так греметь? Потише никак нельзя?

— Вы, извините меня, в современной музыке слабо разбираетесь, — с сожалением к «серому» Бибиреву сказал Аркашка. — Это «Оттаван», его тихо нельзя, как и «Ганимед». Это не колыбельная. Потише можно разве что японцев, «Бони Дзякс».

Бибирев проникся живой симпатией к неведомым ему «бони дзяксам» (надо запомнить — подумал он, а вслух продолжал). — А каково твоим родителям целыми вечерами терпеть твоих ганимедов и оттаванов? Ты их, видно, ни в грош не ставишь. Недаром они в милицию кинулись. Хорош сынок, нечего сказать…

— Это я их ни в грош не ставлю, — изумился Аркашка. — Да я и за хлебом хожу, и посуду мою, и ноги вытираю. Да я, если хотите, только из-за них и музыку выключаю. Лично мне под музыку лучше спится.

— Может быть. Но я тебе все же как старший по годам и как лицо официальное советую: прекрати эту дьявольскую какофонию. Мало, что ли, есть на свете нормальных музык? Шопен, например, Григ. Тот же Моцарт. Таривердиев…

— А вы, оказывается, — консерватор! — хихикая, сказал Аркашка.

— А ты, оказывается, нахал! — обозлился Бибирев. — Так вот тебе, Аркадий Кульков, предупреждение. Еще одна жалоба — и будем принимать действенные меры.

— Очень интересно узнать, а что вы мне сделаете? А? Молчите? Вот то-то и оно. Я — несовершеннолетний, своих заработков не имею, арестовать меня нельзя… Не боюсь.

Теперь пришла очередь улыбаться Бибиреву:

— Да. Тут ты прав. Но одного не предусмотрел. Ведь мы можем конфисковать все твои орудия пытки: тюнеры, приставки стерео и прочие причиндалы. Что ты тогда запоешь?

Аркашка был ошеломлен. На спортивном языке — он попал в нокдаун. Такого оборота он не предвидел. Но сдаваться не хотел.

— Ну, допустим. Конфискуете. А дальше что? Разобьете?

— Ну, зачем? — миролюбиво ответил Бибирев. — Мы же не варвары. Мы все вернем тебе, когда ты будешь отвечать за свои поступки. То есть, когда ты достигнешь совершеннолетия. А пока что — поставим в клубе милиции. Пусть наши товарищи слушают все эти оды и моратории, но в приглушенном варианте.

— Оды и моратории? Наверно, оратории.

— Пусть оратории, — согласился Бибирев. — Ну, так что, несовершеннолетний Кульков? Составлять протокол о нарушении или заключать мирный договор?

Нокаут. Чистая победа осталась за Бибиревым.

…Начальник отделения Шиповалов посмеялся от души, выслушав рассказ Бибирева, но потом озабоченно спросил:

— А если, допустим на один момент, малец согласился бы на изъятие музыкального агрегата? Куда бы мы его дели? В клуб — у нас уже там все имеется, что надо. Ломать? Жалко. Парень, наверно, ее по винтику собирал.

— Я бы предложил использовать агрегат как воспитательное средство для пятнадцатисуточников, — солидно ответил Бибирев. — Пусть просвещаются. Узнают, что такое Ганимед, а также Оттаван.

— А ты жесток, Бибирев, — покачав головой, сказал начальник. — Мелким правонарушителям случайно оступившимся — и такое сильнодействующее? Нас не поймут… Вот разве что для матерых рецидивистов? А? Как ты на это смотришь? — Шиповалов любил пошутить.

— Согласен! — засмеялся Бибирев. — Но, я думаю, ничего не получится: Кульков-младший обещал держаться в рамках. А ему верить можно.

— Меня огорчает сын! — пожаловалась мне сестра.

— А что случилось? Соображает на троих? Или повадился на ипподром, на всякие там дерби и конкур-иппик? Или просиживает до утра в кафе «Розовый бурундук»? А, может, он у тебя многоженец?

— Какой там «Розовый бурундук» и дебри? — говорит она, роняя крупные, как сортовой горох, слезы. — Ему же только семнадцать. Но он грубиян. Он груб, как крапивной мешок. Любой дореволюционный биндюжник перед ним — член палаты лордов. Ни слова не скажет без хамства.

Я сижу, слушаю и думаю. Очень хочется помочь сестре.

— А где этот грубиян?

— Сидит как порядочный, к экзаменам готовится.

— А кроме хамства он еще чем-нибудь увлекается? Есть у него хобби? Марки, пластинки, этикетки с бутылок, блондинки?

— Как не быть хобби! Модами увлечен до крайности. Галстучки с переливами, носочки «Бабуин», куртку вот купил с жирафой на спине. «Адидасы» всякие, фирмы какие-то… Просто убивается по всему модному.

— Ладно, — говорю, — попробую. Давай обедать, да зови своего модника.

И вот, в дверях появляется долговязый балбес.

— Ба-а! Тетка! — орет он с порога, — притащилась, кочерыжка!

— Ах ты, орясина! — визжу я в ответ, — здорово, дубина! Тысячи дьяволов, ну и вытянулся же ты!

Аркашка удивленно смотрит на меня и хмыкает:

— Во дает! Тетеха, у тебя словарь — класс!

— Ах ты, лопоухая тварь! — нежно рычу я. — Приткнись к столу, жри и не мешай. Я твоей матери рассказываю, как я ездила за границу, тысяча дьяволов и одна ведьма.

— А куда тебя носило, тетка? — спрашивает он с любопытством.

— В Затанайку, куда же еще, — небрежно отвечаю я.

— Труха! Бред! Такой и страны нет!

— Много ты понимаешь, суслик. Недавно только образовалась. В результате военной хунты. Да-а… Холера им в бок! Ни за что бы не потащилась в эту дыру, если бы… А знаешь ли откуда в наше время к нам идет мода?