Валерий Смирнов - Смирнов В. - ...Таки да!

Тем вечером соседи увидели возле дома Супрунов в общем-то привычную картину. Некоторое разнообразие в нее внесло то обстоятельство, что впереди Супруна-мужа бежало еще двое мужчин, между которыми волочил ногами по земле третий. К счастью для супруга его слабая половина потеряла резвость бега сразу же после домашних тапочек. Женщина затормозила и, гикнув на всю улицу, швырнула вслед набирающей еще большую скорость компании сковороду, которая, к радости бегущих, совершила перелет.

Через два часа после описанных событий супруге Супрун соседка с радостью на лице донесла, что ее мужа наперебой угощают какие-то отвратительные, как и он, личности в пивной на Московской. Причем один из них, несмотря на то, что все время кривит морду и как-то неестественно держится полусогнутым, громко выражал ему свои соболезнования. Однако Супрун-женщина приняла это сообщение как должное, хотя и заметила, что основательно поговорит со своим дорогим позже. В эту ночь, несмотря на страшную духоту, соседи держали окна плотно запертыми, чтобы привычные звуки любовной сцены в постановке супругов доносились в их квартиры только шепотом. Что касается налетчиков, то в квартире Супрун они больше не рисковали показываться. И на улице, где они проживали - тоже.

Вадим Лисин выскочил из театра, как будто за ним снова гонялся литературный редактор с ведомостью взносов на добровольное общество содействия армии и флоту. К концу первого акта Вадим вспомнил, что договорился встретиться с главой одесских нумизматов Беленьким для обмена двух царских десяток на четыре более современные купюры. Вообще-то Беленький намекал, что ему требуется минимум пять бумажных купюр, в связи с тем, что они чересчур современные, но ровно через неделю он уже был согласен на вариант, предложенный Лисиным. Они еще не знали: через полгода три зеленых купюры за две десятки будет более чем достаточно.

Вадим ругал себя за дырявую память, а главного режиссера за то, что испортил ему вечер. Внезапно заболел артист Пузач, и Лисину пришлось выступать вместо него, хотя текст Вадим порядком позабыл. «Хорошо, что вспомнил, - лихорадочно заводил свою "тройку" Лисин, - а то Беленький еще с кем-то другим поменяется. Может, стоило-таки переодеться? Ничего, так доеду, не в трамвае. Антракт - мой, а во втором акте выход через полчаса после третьего звонка. Успею», - успокоил себя Лисин и бросил машину вперед.

Пелагея Ивановна Матрешкина и Лидия Петровна Иваненко как обычно сидели на скамеечке возле своего дома, осуществляя совместный устный выпуск «Вечерней Одессы». Перемыв кости всем соседям, старушки на несколько минут замолчали. Лидия Петровна мысленно думала какие-то гадости о Пелагее Ивановне, а та платила соратнице еще большим вниманием.

«Ишь, зараза, - нежно смотрела на Пелагею Ивановну Иваненко, - не нравится ей, что пенсионер Кобылкин по утрам бегает. А сама, небось, если бы не размер задницы, за ним вдогонку бросилась, сучка. Известное дело...»

«Ханыги ей мешають, - молча грызла семечки оставшимися зубами Матрешкина, - а сама, курва, самогонкой балует». А вслух почему-то сказала:

- К Нинке из семнадцатой опять новый ухажер приезжает.

- Эта Нинка такая, прости Господи, - радостно подхватила Иваненко, мысленно сравнивая Нинку с Матрешкиной в юности. Сравнение было явно не в пользу молодого поколения.

- Такая же, как вся ихняя семья, - продолжала тему дискуссии Пелагея Ивановна.

- Ее бабка еще при немцах подолом трясла, - заглянула вглубь истории Иваненко, хотя сама переехала в Одессу из-под города Гайсина в шестьдесят втором.

- А зять ихний хуже любого немца будеть, - вспомнила Матрешкина, хотя видела этого зятя всего один раз и жизни, да и то на фотографии.

- Все немцы - гады, - попыталась подвести итог очередного раунда переговоров Иваненко, - как зашли к нам к село на танках, пока весь самогон не сничтожили - дальнше не поехали.

- Не скажи, милая, среди них даже ничего люди попадаются. Энгильст, к примеру, - оставила за собой последнее слово Пелагея Ивановна, а про себя подумала: «Ишь, немцев ненавидить. Небось ей самогона тогда не оставили».

Лидия Петровна на всякий случай согласно кивнула головой и громко, но про себя выкрикнула: «Сучка немецкая!» В ту же минуту старушки одновременно сотворили крестное знамение. Возле скамейки остановилась вполне советская машина, точно такая, как у инженера Штукина, только не с дырявыми крыльями, и из нее вылез немецкий генерал. С тремя Железными крестами и болтавшейся на пояснице кобурой от пистолета «ТТ».

Лисин, выскочив из машины, наметанным артистическим взглядом отметил, что возле дома Беленького сидят постоянные дежурные, к рентгенным взглядам которых он давно привык. Только на этот раз одна почему-то вытащила изо рта вставную челюсть и крепко сжала ее в руке, а вторая даже не пытается освободиться от подсолнечной шелухи, свисающей с краешка нижней губы. Обе старушки истово крестились.

«Чего это они? - удивился Лисин. - Обычно такое вслед шипят, словно крестов на них нет».

Звякнувший о пуговицу бутафорский жестяной Железный крест дал ответ на этот вопрос. Лисин коварно усмехнулся и позволил себе небольшую месть по отношению к сплетницам. Проходя мимо них, он придал лицу абсолютно безразличный вид, на мгновение задержал шаг, ткнул пальцем в автомобильной перчатке одновременно в двух старух и брякнул:

- Партизанен! Ихт бин шиссен.

И быстро стал подыматься по лестнице, исчерпав запас немецких слов ровно наполовину. В школе Лисин проходил английский, и только этим можно было объяснить такое скромное знание немецкого. Английских слов Вадим выучил раза в два больше. Подымаясь на второй этаж Лисин нос к носу столкнулся с выносящим мусор пенсионером Кобылкиным, который тут же уронил ведро и почему-то стал улыбаться, как в передаче «От всей души», а потом несколько раз поклонился. Пугать Кобылкина Лисин не захотел; времени до второго акта оставалось не так уж много. Поэтому он быстро добрался до двери, за которой был прописан Беленький, и, с трудом вычислив, какой звонок на этот раз принадлежит коллекционеру, мощно надавил его пуговку. Со звонками в этой квартире была такая же неразбериха, как с квадратными метрами. Коммуна подобралась чересчур даже для Одессы, и соседи постоянно воевали из-за освобождающейся жилплощади, захватывая и деля метры умерших и уехавших, а также их звонки.

Лисин, как всегда, ошибся. Потому что теперь Беленькому принадлежал звонок черного цвета. Дверь открыла вечно хмурая тетка, которая в прошлый раз приветствовала Вадима словами: «Ходют тут, а потом с кухни трусы пропадают». На этот раз тетка ничего не сказала; она только отпрыгнула в сторону, сделала подобие книксена и прошептала: «Битте»,