Валерий Смирнов - Смирнов В. - ...Таки да!

- Олл райт, герл! - бросил в ее сторону Лисин, расстегивая кобуру, в которую на всякий случай спрятал доллары.

Беленький не удивился, увидев Лисина в гриме и мундире. Он не выходил из себя даже когда в его комнату изредка входили люди в советской милицейской форме. И больше того, не боялся их, потому что был коллекционером, а не валютчиком. Так что мундиром страны, где валюту можно официально менять в банке, а не под угрозой статьи, его было трудно удивить. Тем более, что Беленький знал: Лисин способен не на такие фокусы. В его руках золотая десятка вполне могла превратиться в медную. «Внимание отвлекает, что ли? -прикидывал Беленький, пока Вадим рылся в кобуре в поисках своего обменного фонда. - Ну-ну, посмотрим».

Слух о том, что в доме появились оккупанты, разнесся с той же скоростью, с какой неделю назад они распространялись насчет мармелада в соседнем «Гастрономе». На коммунальной кухне в квартире Беленького сразу же начались большие перемены. Нудный инженер Штукин перестал терроризировать всех бородатым, как Фидель Кастро, анекдотом. Он схватил принадлежащий пенсионеру Гопмахеру примус и забежал в свою комнату вместе с этим агрегатом и шипящей сковородкой на нем. Тетка, открывшая Лисину дверь, срочно заменяла репродукцию Шишкина на стене вырезанным портретом из школьного учебника. Она думала, что немцы отнесутся к ней по-человечески, если увидят здесь своего соплеменника Карла Маркса, пусть даже в самодельной рамочке. За стеной раздавались непонятные звуки; это коммунист Васильев зарывал свой партбилет под паркетом. Гопмахер, не обращая внимания на пропавший примус и почти готовую яичницу, усиленно готовился к эвакуации в гетто. После сознательной жизни в такой коммуне он даже не мог представить, что в гетто будет еще большая скученность.

Больше всех усердствовал лично видевший фашиста Кобылкин. Он вырезал из наволочки повязку, нарисовал на ней кривую свастику и пришпилил на рукав. Потом решительно полез на диван и безо всякого почтения сорвал со стены портрет еврея Карла Маркса, искренне жалея, что в свое время испугался последствий и сжег изображение Антонеску.

Лидия Петровна Иваненко прятала бутыль с самогоном еще тщательнее, чем от участкового, Пелагея Ивановна Матрешкина на всякий случай искала бигуди. Перед лицом смертельной опасности школьница Петрова предпочла вторично отдать свою невинность соседу, чем заклятым врагам. Все остальные делали вид, что оккупация их не касается, и запасались водой. Прибежавший с улицы алкоголик Дима поведал каким гадом оказался их участковый. «Стоит и приветствует вражеское вторжение, - нагло врал Дима, злясь на постоянно пугающего его штрафами инспектора. - Те едут на мотоциклах, переодетые рокерами, и орут "Хайль!” А этот изменник им вдогонку "Хай, хай! Что, наши в городе?" Я всегда говорил, что он сволочь, особенно, когда мне пятнадцать суток клеили». Не верящий этим бредням студент ветеринарного института Мокроус, которого не вывело бы из себя и правительственное сообщение о войне, а не рассказ опустившегося Димы, отложил в сторону курсовую по научному коммунизму и начал быстро писать листовку. Прокламация начиналась словами: «Наш дом борется за звание сумасшедшего».

В это самое время Лисин аккуратно прятал в свою кобуру червонцы царской чеканки.

Сбегая вниз по ступенькам, Вадим бросил взгляд на часы. До начала второго акта оставалось три минуты. Лисин нервно начал разминать сигарету, но стоило ему только остановиться, чтобы прикурить, как перед ним тут же вырос Кобылкин, сжимающий в левой руке какую-то бумагу, а правой придавливая панаму к груди.

- Господин офицер, битте, - обратился к Лисину по-немецки пенсионер, - зписок коммунистен унде юде нашего хауса.

- Так мало? - сделал недовольное лицо артист.

- Извольте взглянуть, господин офицер, - перешел на родной язык Кобылкин, отмечая, что во время прошлого визита немцы по-русски говорили не так хорошо, - вот еще один список евреев. Тех, что в Америку сбежали. Но победоносная германская армия их и там достанет.

Несмотря на спешку, Лисин заметил, что фамилия Беленького фигурирует сразу в двух списках: и евреев, и коммунистов.

- Молодец! - похвалил Кобылкина Лисин, и тот вырос буквально на глазах. Вадим хотел добавить еще что-то, но для торжественной речи времени уже не осталось.

- Фамилия? - успел спросить на бегу Лисин.

- Кобылкин! - отчеканил пенсионер, бегущий за ним следом по ступенькам.

«Не отвяжется», - решил Вадим, и, затормозив, рявкнул в лицо Кобылкина:

- Иди домой, придурок! Прыгни в унитаз, а на ходу дерни за канат и спусти воду. Из канализации тебя КГБ не достанет.

Вадим выскочил из парадного, сбив по пути Матрешкину с половиной буханки черного хлеба, густо присыпанного солью, и прыгнул в машину. Кобылкин перепуганно таращил глаза, не представляя себе, как это можно попасть в канализацию через унитаз и почему им будет заниматься КГБ, когда немцы в городе. «Подговорились, социалисты, теперь они заодно действуют», - решил Кобылкин и бросился к телефону в пятую квартиру, позабыв отцепить намалеванную им свастику с рукава рубахи.

Лисин успел вовремя. Он восстановил дыхание, вальяжно выплыл на сцену и остановился, бросая взгляды на будку суфлера. Перед Вадимом находился юный окровавленный пионер, перемотанный канатами с ног до головы. Вокруг пионера стояло шесть автоматчиков с прическами под «битлз». Во время положенной паузы Лисин подумал: «Над таким телом издевается этот паразит-режиссер. Потому, что Анька ему не дает. Как она умудряется свою грудь прятать?»

Вадим придал лицу кровожадный вид, вспомнив, что пионер Анька почему-то в последний момент отказала и ему лично, грозно потряс левой рукой с часами «Ориент» у нее под носом и сказал:

- Ти есть глюпи русски малтшик. Ти убиваль немецки зольдат унде офицерен. За это ми будем тебья немношко вьешат.

Зал вздрогнул в ужасе, Лисин гордо ушел за кулисы. На этом его роль заканчивалась, а на комплименты он выходить не собирался, зная заранее, что их не будет.

В пятой квартире перед Кобылкиным захлопнули дверь, как только увидели повязку на его рукаве. Задержавшиеся на вечернем моционе соседи еще не подозревали о происшествии в доме.

- Але, милиция? - надрывался ответственный квартиросъемщик пятой, - тут такое дело. Пенсионер Кобылкин ведет среди людей антисоветскую агитацию, проповедывает человеконенавистнические идеи...

Квартиросъемщик на мгновение запнулся и тут же быстро добавил:

- ...и порнографию.

- Ждите, - коротко ответила трубка.

- Сейчас скажу адрес.

- Не нужно. Мы и так знаем.

Лисин уже превратился из немецкого генерала в советского человека и успел переложить десятки из кобуры в карман куртки. Он вышел из театрального подъезда, поехал домой, где спрятал валюту в оклад иконы семнадцатого века, которую создал за месяц напряженной работы на доске, изъеденной шашелем, реставратор музея Рубашкин. После обильного ужина Вадик мирно посапывал у мерцающего экрана телевизора, даже не подозревая о том, что он стал идеологическим диверсантом.