Валерий Смирнов - Смирнов В. - ...Таки да!

Но этого ей было мало. «Мадам Гринберг! - заорала дворничка, с трудом восстановив дыхание в семипудовом теле. - Посмотрите со своего третьего этажа, на первом уже дышать нечем. Вашего Сеньку ни одна тюрьма не примет с его штучками».

Нет, все-таки вам стоит слетать в Австралию не только для того, чтобы отовариться на обратном пути в Сингапуре, но и узнать: может быть, правила тамошней тюрьмы не такие строгие для мальчиков, родившихся в Одессе?

Двор был недоволен. Но двор молчал. В каждой семье произрастало свое чудо, способное сотворить такое, что шутка с люком окажется просто дурно пахнущим пустяком. И двор в очередной раз простил Сеньку. Но Сенька не простил дворничку, потому что был джентельменом, больше того - внуком футболиста команды «Маккаби», и его душа жаждала мести за неправедно казненную веником Викульку-Кривульку.

Окна дворницкой поднимались над синими плитами итальянской лавы, которыми был вымощен двор, и жестяной карниз лежал на них только для красоты. Ночью двор проснулся от небывалых звуков. Конечно, и по весне коты устраивали свои концерты. Но то были сольные номера, носившие непродолжительный характер из-за прицельных продтоварных бросков проснувшихся. Но летом, когда даже ночь истекала жарким потом раскаленного воздуха, услышать такое? Коты орали мерзко и гнусно, их голоса разбавлял непереносимый скрежет когтей по жестяному подоконнику дворнички. И кажется впервые не нашлось во дворе силы, заставившей быстро прервать эти дьявольские звуки.

Проснулись все. Даже Коляша Барабанов, постоянно фиолетовый, как чернила «Радуга» № 2. Вы представляете, что за музыку исполняли коты, если Коляша проснулся в собственной кровати? Когда он засыпал на тротуаре, подобно первому секретарю обкома Козырю, его ни разу не сумел разбудить наряд милиции. И не скажу, тротуар в те годы был мягче, чем постель, пусть даже Коляши Барабанова.

А коты не просто орали, они яростно штурмовали окно дворнички, как дамы последний автобус с толчка.

- Люди, что за геволт? - орал в темноту орденоносец дядя Грицай, обозрению которого мешала выступающая пристройка на флигеле. - Дайте дитям соски и нехай они заткнут себе роты.

- Где у нас случилось? - упал вопрос с высоты третьего этажа до подвала.

Снизу мгновенно ответили:

- Абрамович умер.

- Как? Опять?

Широко распахнув окно, дворничка, словно изрядно распухшая валькирия с папильоткой в поредевшей гриве волос, доблестно отгоняла котов шваброй; они отскакивали в сторону, но возобновляли атаки, стоило только противнику опустить свое оружие. Грязных, ободранных в постоянных стычках уличных котов не могла надолго остановить даже швабра; они храбро шли на запах валерьянки, протискивались к заветному месту, отгоняя и отталкивая друг друга, в общем, вели себя не хуже сегодняшней очереди за вином. Еще окончательно не пришедший в себя голос со второго этажа посоветовал залить карниз водой, отчего на бельэтаже раздался дикий хохот с подвизгиваниями, напоминающими звуки у окна дворнички. Вода ночью, в нашем дворе? Вы что, до сих пор не проснулись?

Летом вода начинала свое поступление во двор не раньше, чем Барабанов отправлялся похмеляться или ровно в семь часов утра. Зато зимой она шла практически бесперерывно, и это компенсировалось тем, что снижалась подача газа в квартиры. Уставшая дворничка уже собиралась капитулировать, но на выручку пришел дядя Миша, с глубоким вздохом отчаяния выливший на карниз не меньше половины флакона тройного одеколона. Я вам пока не говорю, что потом было со второй половиной флакона, потому что тогда у нас этим почти никто не увлекался. Регулярно водку мог себе позволить даже инженер, которых в то время во дворе было не меньше, чем сейчас доберманов-пинчеров. И объявивший газават котам, страшно злой от ночной, а главное непривычной трезвости Барабанов очень быстро разогнал стаю, в виду явного преимущества человека в трусах над дикой природой. А потом Коляша гордо пошел к себе, зачем-то прихватив по дороге у дяди Миши остатки одеколона.

После этой ночи двор воспринимал Сеньку не то чтоб с меньшим удовольствием, но зато таким, каким он был. И Сенька старался не слишком наглеть, потому что, если от любви до ненависти всего шаг, то сколько сантиметров до нее от снисходительности? И двор выручал Сеньку. Когда он благополучно вывалился из окна парадного третьего этажа, целых пятнадцать метров чувствуя себя летчиком, и упал на небольшой навес над входом в подвал, где жила тетя Поля, но именно она помогла Рыжему благополучно опуститься на землю. Шутка ли, почти два метра, ребенок может поломать себе ноги. Или ребра треснут, как потолок на кухне тети Поли после грохота, устроенного Сенькой.

Но это еще что. Когда гицели, опрометчиво покинув машину у нашего дома, погнались за каким-то цуциком в ошейнике (таких они любили больше других животных из-за последующего выкупа), именно Сенька подарил свободу всему мяукающе-скулящему улову. Освобожденные животные помчались вниз по улице бешеным галопом и произвели на прогульщиков из медицинского училища, бросившихся в аудитории, гораздо больший эффект, чем постоянно загоняющий их туда директор. Сенька тем временем успел влезть на ворота и не хуже самой породистой дворняги облаял гицелей, вернувшихся к автомобилю после неудачной погони. Нужно заметить, что оскалившиеся словно собаки и фыркнувшие, как коты, гицели не унизились до переговоров с Рыжим, который, несмотря на лай, все-таки чем-то напоминал человека. Видимо они были запрограммированы на любой объект, издающий нечеловеческие звуки. Один из гицелей молча вскарабкался на ворота, стащил вниз отчаянно лупящего его всеми конечностями Сеньку и, несмотря на героическое сопротивление, водворил Рыжего в клетку, на как нельзя кстати освободившееся для этой цели место.

Скорее всего гицели просто бы довезли Рыжего до конца квартала, а потом отпустили, наградив на прощание хорошим пинком ниже ватерлинии сатиновых трусов, заменявших тогда шорты, благодаря нашей до сих пор самой легкой в мире промышленности. Однако на пути «собачьей будки» стала тетя Маня Гапоненко. Водитель был явно не выпускником школы № 75, он понял, что объехать тетю Маню по узкому пространству мостовой не удасться. Потому что габариты тети Гапоненко - это вам не размеры, отведенные для движения автотранспорта, а по тротуару ходили начинающие нервничать люди и росли акации, мешающие дополнительному маневру машины.

Вдобавок, самих гицелей атаковал Илюша. Он был очень старым, еле передвигался при помощи палочки и носил черные очки, как заправский американский шпион, засланный сюда, чтобы отравить корову-рекордистку в передовом колхозе. До передового колхоза от улицы Баранова, судя по снабжению, тогда было ближе, чем сегодня, однако Илюша туда все равно не собирался. Он бы не доехал. Дальше трех метров Илюша плохо видел; его правая рука вдавливала палочку в плиты тротуара, чтобы помочь слабым ногам, а левая безудержно тряслась у самого паха. Ко всем своим несчастьям Илюша отличался вспыльчивостью, и если что-то не нравилось, его реакция была такой же стремительной, как у верблюда, которого ткнули палкой в зад, предварительно забыв извиниться.