Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

— Надо бы сделать так, чтобы они забрали свою жалобу…

— Это я и сам знает.

— Что вы еще там взяли?

— Откуда вы это знает?

— Оттуда, что не считаю вас ребенком: совсем один в кондитерском магазине — и выйти оттуда с пустыми карманами, — всезнающе улыбнулся Бертул.

— Там был еще такие бумажки и такие тряпки. — Пройдя за дом культуры, в тени акаций Шепский выгрузил карманы.

Бертул, используя в качестве пинцета свои ухоженные ногти, брал и подносил на свет тайные документы.

— Облигации — очень старые… Ими можно оклеивать стены. А у этих лотерейных билетов, если даже на каждый из них пал выигрыш машины, срок получения истек десять лет тому назад.

— Чего же такие хранят?

— Хозяин, наверное, все время надеялся увидеть в газетах объявление об исправлении ошибки. Так, какой-то рецепт. Ужасно старый… 1939 год. Как звать отца Зислаки, которому принадлежит этот дом?

— Аргал. Рейн Аргал.

— Аргал, должно быть, из крестьян. Если лекарство помогло, они хранят рецепт долго, авось пригодится еще наследникам. Патентованное средство "Пичилин".

— Это я помнит, до война его применяли против трипер! Когда я служил в Валмиерский пехотный полк у Крестовый церковь, там был много девок…

— Защита начинает строить свою речь… — бормотал Бертул. — А эти обрезки материи… Хоть из заплаток шито, но все же пальто, как сказал писатель. Суд вас оправдает. Но зеркальце мне потом отдадите за трояк.

На этом и сошлись. Бертул тут же объявил мероприятие дома культуры по юридическому воспитанию: публичный товарищеский суд. Ремонтная контора была маленькой, у них своего суда не было. Судить Шепского взялся товарищеский суд уличного комитета. В витрине возле моста, через который проходило полгорода, и на автобусной станции, где другая половина садилась в автобусы, появились нарисованные Нарбутом афиши с грозным, похожим на змею изображением параграфа.

Бирзгале узнал, что нашелся-таки суд, который доберется в конце концов и до Шепского. Под вечер, направляясь в дом культуры, люди дивились, что подвергаемый осуждению преступник спокойно пьет пиво возле киоска. На сей раз он был не в рабочих, а в отутюженных воскресных брюках, в синей рубашке и в черных туфлях и походил из-за своего по-южному смуглого лица на эдакого разорившегося итальянского графа.

Суд предполагалось провести в музыкальной комнате рядом с вестибюлем. Над дверью повесили нарисованный Нарбутом лозунг "Не проходите мимо!" и опять изображение параграфа, на сей раз обвившегося вокруг преступника, от которого были видны лишь поношенные туфли снизу да бородатое лицо сверху. Обычно так рисуют алкоголиков, и никто не сомневался, что и этот тип был пьяницей. Бертул не возражал против плаката, однако у него возникли подозрения, что Нарбут тайком издевается над товарищеским судом.

За стол перед пианино сел суд: посередине председательствующий, часовых дел мастер Мараускис, сутулый, с веночком волос вокруг лысой макушки, и заседатели: женщина из трикотажного цеха и молоденький, часто краснеющий Мадис Скрабан, с завода железобетонных изделий с аккуратно уложенными волосами, которого видели на вечере с бархатной заплаткой на новых штанах.

Последним в зал вошел подсудимый и направился к первому ряду стульев.

— Когда ты отделывал плиту, пропали теплые кальсоны.

— У меня был такой маленький кактусик, не собака же съела его, наверное, ты сунул в карман…

— Хорошо, что теперь нет лошадей, а то Шепский крал бы и лошадей… — вздохнула какая-то старушка.

Странно, разбойник от тяжести обвинений не рухнул, а с улыбкой встречал обращенные к нему возгласы с мест.

В первом ряду сидело также и пострадавшее семейство Аргалов с дочкой и зятем Зислаком.

Мараускис зачитал обвинительное заключение. Упомянуто было и о шапке, которую нашли в кустах красной смородины в соседнем саду, правда, с примечанием, что "это пока следует считать подготовкой к последующей краже, что усугубляет кражу зеркала".

— Вот тот зеркало, который она мне подарил. — Шепский положил зеркало на судейский стол.

Председатель суда тщательно разглядывал его, не прикасаясь к самому зеркалу, чтобы присутствующие не истолковали бы это превратно, как проявление нездорового интереса к женским ногам.

— Так вы хотите вернуть это зеркало пострадавшей? — спросил Мараускис.

— Не отдам! Это мне подарок.

— Как он безбожно лжет! — простонала пострадавшая.

— Уполномоченный милиции поясняет, что, когда вы спустились с вышеупомянутого чердака, это зеркало недвусмысленно было найдено в заднем кармане ваших штанов.

— Потому что у меня рука был занят, в нем был прутик. Ладно, я сейчас докажет, как мне подарил. — И Шепский из дерматинового школьного портфеля вытащил связку с разноцветными лоскутками. — Эти я взял там на чердак, чтобы потом выяснить, кому таки они принадлежат.

Пострадавшая переглянулась со своей дочкой и зятем, а на лоскутки больше глаз не поднимала. Закройщица Зислака вышла. Публика насторожилась.

— Так это не есть ваши лоскутки? Тогда, наверно, ничего не ваше, что я нашел на ваш чердак? Правильно. Эти лоскутки, наверно, когда-то находился в швейный мастерская, но кто их приносил на ваш чердак?

В публике загомонили женщины:

— Дочь там работает закройщицей.

— Зислаки расчетливы, даже из лоскутков сошьют простыню.

— А что находился на дно ящика из-под экспортный масло? — Шепский извлек из опасного теперь портфеля пачку бумаг. — Эта бумага ваша или нет?

Пострадавшая вместе с мужем, седые волосы которого спадали на оба уха, встали и подошли к столу.

В бумагах ничего опасного вроде бы не было.

— Это мои лотерейные билеты, они хранились на чердаке в старом ящике из-под масла, — признал сам Аргал. — Жаль выбрасывать, когда-то деньги платили…

— Это есть хорошо, что эти бумаги ваши… Я еще раз спрашивай — может быть, кто из вас дарил мне этот зеркало?

— Ну нет, — возразила пострадавшая, но не так уверенно, как вначале.

— А что было на самый дно этот ящик из-под масла? Старый рецепты. Я прочту только то, что был на один рецепт написано. — Шепский поднял к публике продолговатую бумажку, которая когда-то украшала пузырек с лекарствами или коробочку с таблетками. Со стороны уже совсем не похоже было, что Шепский тут подсудимый, сами члены суда глядели на его поднятую руку. — Тут один гражданин, который имя я назову потом, 29 июня 1939 год, то есть один неделя после Иванов ночь, получил выписан препарат "Пичилин".

По публике прошел шумок разочарования, и вытянутые женские шеи вобрались обратно в воротнички, как у черепах в панцирь. Но Шепский следующей фразой снова выманил их наружу;

— Но "Пичилин" в тот время применяли от трипер, то есть гонорей.