Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

— Выпей кофе! — предложил Бертул. — Сегодня мысль должна быть ясна, придется считать деньги.

На обширной наждачной стене головы буйвола не было, но ее вполне заменяла потемневшая немецкая каска, в которой Алнис проделал пробитые смертоносными осколками гранат дыры. Каску обрамляла могучая цепь со всеми шипами с ограды часовни пентесских баронов. Железная голова Христа XX столетия в терновом венке… Для равновесия между войной и миром повесили в расправленном виде старый передник с вышитой надписью "Шла девица к роднику".

Другую стену заслонила рессорная коляска, под которой в последние ночи на матрасе спал Алнис.

— Черт, каждую ночь вижу сны, будто лошадь подковой бьет меня по лбу, — жаловался Алнис.

Экспонаты были расположены вдоль стены и поставлены на круглых с натуральной берестой березовых чурбаках. Посреди помещения нежилось зеркало с прелестными женскими ножками, у которого теперь была и своя детективная история. Это повышает стоимость.

Алнис с высоты своего роста заметил поверх сирени на улице белую рубашку.

— Нарбут… несется сюда с каким-то свертком под мышкой!

Утром, укладываясь к окончательному отъезду, Нарбут сортировал урожай этого лета, прикидывая, нельзя ли отдать некоторые наскоро набросанные на улицах Бирзгале эскизы кому-нибудь на хранение. Хотя бы тому же Бертулу. Тот человек старозаветный, племянник-художник, такие не дадут картинам заплесневеть. Сегодня у них нечто вроде торга. Может, попытаться продать? В таком случае картинам не помещала бы небольшая легенда. Подхватив продукцию под мышку, он направился к Бертулу. По пути догнал врача Симсоне, с которой познакомился в поликлинике, когда искал медиков с примерной трудовой и жизненной биографией, чтобы оформить обложку журнала "Наше здоровье".

— Не сможете ли выдать мне справку, что я скоро умру? — без обиняков спросил он врача.

Художникам история прощает даже пьянство, не говоря уже о мелком хулиганстве, поэтому Симсоне не стала удивляться.

— Медицина может все, если это, нечто благоразумное.

— Для художника смерть самый большой филантроп: она повышает ценность его работ. Сегодня хочу продать вот эти. — Нарбут остановился и показал Симсоне свою ношу. — Пожалуйста, выберите себе одну, Говорят, что раньше медики часто покупали… Теперь — то ли скупы, то ли бедны…

Симсоне подержала на вытянутой руке подряд все работы. Одну, с угловым киоском и вроде бы Шепским на пивных ящиках, разглядывала дольше. Нарбут выхватил эскиз у нее из рук и отошел шагов на пять, чтобы создать необходимую дистанцию для благоприятного обзора. Затем, поклонившись, передал холст врачу:

— Прошу, примите от художника Нарбута, который умрет через месяц от туберкулеза печени… — И тут же отступил, чтобы Симсоне не могла вернуть холст.

Докторша в белой блузке растерялась:

— Это… было бы взяткой. Кроме того., исключительно печеночный туберкулез еще не найден. Справку не смогу…

— Ну так распустите слух!

— Может быть… так к слову, ежели придется. Но твердо обещать не могу.

Симсоне повернула домой, чтобы отнести картину, а Нарбут поднялся к Бертулу и попросил выставить для продажи его картины тоже. Алнис приметил в них неподдельную хватку, и и Бертул, ради салона преодолевая ревность, согласился. К тому же Нарбут послезавтра уезжает.

В звонке они не нуждались — ступеньки под шагами одного посетителя за другим долго и жалобно скрипели. Первым пришел Бока, который в честь такого торжественного события надел пиджак и теперь вытирал пот. Эта августовская суббота была такой жаркой, что на полях от сухости стебельки ржи даже ломались, Бертул открыл в салоне окно. От Заречья, как от отдаленного негритянского поселка, доносились приглушенные удары барабана и гортанные выкрики хриплого голоса: Биннии без расчета на вознаграждение заботились о музыкальном оформлении салона.

Бока прежде всего осмотрел работы Нарбута, пощупал свой маленький подбородок:

— Если не больше, то вы по крайней мере не лжете. Дай бог, чтобы вас не постигла обычная судьба художников, когда самомнение растет быстрее мастерства, — и, добродушно улыбаясь, посмотрел на Нарбута.

Тот сначала нахмурился, нахохлив густой чуб, так что вздыбленные волосы подались вперед, но тут же опомнился, потому что от Боки веяло истинной доброжелательностью, о которую разбивалась всякая дерзость.

— Это… это задача всей жизни художника. За несколько лет ее не выполнишь, — проскрипел Нарбут, закурил и начал страшно кашлять.

Так, высунув голову в открытое окно, он продолжал кашлять, пока не пришли следующие посетители: Касперьюст, Шпоре, Пакулис, Мараускис, Кергалвис, ветврач Спилва, румяный, полный, у которого кровяное давление выдавило даже волосы из кожи на голове, несколько учителей, Андрис Скродерен, Зислаки, какие-то работники райпотребсоюза, врач Симсоне тоже. Она остановилась недалеко от Нарбута, временами бросая на него тревожные взгляды. Сзади мелькнул гладкий, блестящий лоб Шепского. Вошло еще несколько человек, биографии которых Бертул не знал. Он посмотрел на часы.

— Мы, слава богу, не англичане, но тем не менее постараемся быть точными. В связи с известным решением на собрании друзей природы и истории, мы заложили основы небольшого салона для обозрения исторических и художественных предметов… Этим собранием мы, по существу, присоединяемся ко всемирному движению за возвращение к своим истокам в природе и в истории, потому что иной раз, гоняясь за индустриальной серийной продукцией, убегаем слишком далека от тех вещей, к которым прикасалась подлинно творческая рука народа и от которых веет дыханием истории. Прошу, ознакомьтесь с экспонатами. Если пожелаете что-то приобрести, договоримся в индивидуальном порядке. — Бертул с достоинством поклонился.

Из рессорной коляски послышалась "Песенка венского извозчика", будто кто-то там сидел и наигрывал на мандолине. Это Алнис отпустил пружину музыкального ящика. Коляска сама по себе сразу вызвала интерес, но покупателей не объявилось, потому что ни у кого не было лошадей и никто так сильно не любил старинные вещи, чтобы выбросить в сарайчик две кровати, а вместо них втащить в дом рессорную коляску. Зато музыкальным ящиком сразу заинтересовался ветврач Снилва, ужасно потевший в белой нейлоновой рубашке.

— Даю пятьдесят, — сказал он. — Подарю племяннику-крестнику на свадьбу.

Бертул покачал головой:

— Уже давали три сотни. Так что — от трехсот и выше…

— Тогда я отступаю… Куплю радиолу за сто двадцать…

А что иное мог сказать скотский врач? Радиолы можно достать в любом сельском магазине, а эдакий инструмент с металлическими пластинками единственный во всей Лифляндии. Ничего, его унесут Зислаки, которые верят Бертулу — знатоку современного стиля жизни. А Зислаки тем временем приблизились к Нарбуту, узкие глазки которого время от времени расширялись от кашля, как у совы. Поблизости от него стояла и Симсоне, которая неоднократно, при Зислаках, утешительно повторяла: