Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

— Пока еще не надо думать о худшем… Не будем думать о худшем…

Нарбут, откашлявшись, прерывисто отвечал!

— Меня… в туберкулезном диспансере уже предупреждали… не загорать… а то конец.

— Еще не будем думать о худшем… — Симсону в ответ протянула Нарбуту свой носовой платочек, который тот приложил к губам.

Зислаки попросили Симсоне на пару слов в соседнюю комнату:

— Вы думаете, что художник… как говорится… может умереть?

Симсоне несколько раз вздохнула:

— Как вам сказать… от туберкулеза умирают даже в наши дни. Особенно если застарелые каверны, если много загорать…

Зислаки поняли: врач никогда перед смертью ясно не скажет, что человек умрет. Но если художник умрет, его картины сразу повысятся в цене. Разве мало в газетах об этом написано?

Зислака тут же подошла к несчастному Нарбуту, тряхнула кудрями своих волос в стиле Бидермайера и сочувственно спросила:

— Сколько вы просите за картину?

Нарбут откашлялся в окно:

— "Речной мост с подводой" — двадцать пять, "Продавщица гладиолусов" — тридцать, "Уличный фонарь ночью" — двадцать пять..

— Итого восемьдесят. Я не знала… У меня с собой только семьдесят пить.

— Мне теперь все равно. Можно и за семьдесят пять… — Нарбут от счастья прижимал ладонь к сердцу и в честь Зислаков закашлялся еще раз.

— Вот деньги…

Не пересчитывая, Нарбут сунул их в карман брюк:

— Спасибо… Пойдут на гроб. Помощник Сунепа вам упакует их.

Алнис незаметно убрал эскизы Нарбута, завернул их в бумагу, и Зислаки, улыбнувшись друг другу, покинули салон.

— После смерти Нарбута мы их продадим музею по сотне за штуку!

Устав от кашля, Нарбут прилег в комнате Бертула на шезлонге, закурил и стал про себя насмехаться над присутствующими:

— Тут не только овцы, но есть и бараны. Дай бог таким дурачкам расти на всех кочечках. — И тому подобное.

Бертул не заметил ухода своих Рокфеллеров-Зислаков, потому что у посетителей возник интерес к зеркалу с ручкой в виде женских ног. Мужчинам ножки нравились, но открыто выказать это они стеснялись — чтобы не прозвучали упреки в увлечении сексом, что так характерно для загнивающей культуры. Мараускис нашел выход, будучи часовых дел мастером и разбираясь в работе ювелира, он вынул из кармана флакончик со шлифованной стеклянной пробкой и лупу и прикинулся, будто проверяет, не является ли медная оправа на самом деле золотой.

— Царская водка, — сказал он. Обронил одну каплю жидкости на оправу, затем внимательно разглядывал ноги прекрасной дамы, которые исчезали в кружевах тонкой работы, окаймлявших штанишки.

— Нет, все-таки не золото, — согласились и другие, основательно разглядев зеркальце.

— Сколько? — шепнул Бертулу на ухо молодой человек с бензозаправочной, который накануне снимал чердак сцены.

— Двадцать, — ответил Бертул.

— Пять, — отозвался покупатель.

— Семнадцать, мне некогда. — Бсртул двигался дальше.

— На!

Бертул незаметно приложил к экспонату заранее заготовленную записочку — "Продано".

Продавщица мануфактуры взяла за четыре рубля передник "Шла девица к роднику".

— Повешу в столовой на стейке рядом с оленьими рогами, подарком отца… — пояснила она.

Большой, вываренный в лавровом листе и обгрызенный деревянный ковш на узорчатой тесемке, подарок Инты, перекочевал к учительнице латышского языка за пять рублей.

— Когда есть ложка, еда найдется, — застенчиво улыбнулась она.

Бока за три рубля купил дырявую постолу.

— Стал старым и сентиментальным, — сказал он. — Уйду на пенсию и буду вспоминать, что пастушьи постолы были моей первой обувью. Я из того поколения, которое вышло в мир обувшись в постолы. И пришел я туда же, куда и вы…

Тут через толпу посетителей протиснулся инвалид на костылях: это прибыл Кипен, тщательно причесав рыжеватые бакены и рассыпчатые волосы, в цветастой рубашке. За пять рублей он купил продырявленную Алнисом немецкую каску, паспорт которой свидетельствовал, что она "в 1970 году вместе с черепом найдена на ветвях дерева в 10 км к юго-западу от Валмиеры, где в сентябре 1944 года стоял немецкий 85-й дивизион физилеров. Можно полагать, что каска принадлежала артиллерийскому наблюдателю, который сам свалился и был зарыт возле дерева, а каска с головой осталась в ветвях. Найдена после того, как дерево было спилено". На самом же деле эта железная шапка была взята у соседей Инты, которые кормили в ней собак и кур.

Женщины почтительно разглядывали странную желтую гладкую кость, в которой были просверлены дырочки. В паспорте говорилось, что это "кан-лин", тибетская флейта, изготовлена из голени человека, что ее в Бомбейском порту в 1938 году купил умерший в 1953 году житель Светупе Петерис Калныньш, который плавал на английском пароходе "Canary" кочегаром.

— Значит, это кость тибетца… Угрюмый желтый народ, пьет чай с солью, нет, не хочу иметь такую… — передернулся Мараускис.

Латыши в этом отношении до смешного консервативны, думал Бертул. Что сказали бы они, окажись в Южной Америке, где по сто рублей за штуку предлагают высушенные головы индейцев! Напрасно Алнис полировал наждачной бумагой кость, выброшенную мамашей Скродерена из кастрюли с супом.

Выкованный пентесским крепостным кузнецом ключ от потайной двери замка, сыгравший немаловажную роль в революции 1905 года, нашел нового хозяина в лице управляющего аптекой Клешмита, который желал видеть его висящим на кованом гвозде у дверей своего дома.

Торговля шла не слишком бойко, но и не слишком плачевно. Ангела от дверей часовенки несколько раз брал и клал на место заведующий продуктовым магазином, тихий, стеснительный человек.

— Мне хотелось бы подарить его жене на день рождения для дверей спальни… — признался он. — Было бы так славно заходить… — Но, как торговец, он сомневался в запрошенной цене. — Двадцать пять рублей?

Бертул чувствовал, что уже через полчаса получит по меньшей мере двадцать. И получил бы, если б не возникшее небольшое недоразумение. Разговоры вполголоса, характерные для любого осмотра художественного салона, прервал пронзительный возглас:

— Не может быть!

Возмутительницей спокойствия была женщина средних лет, одетая не по-выходному, а как в турпоходе — в джинсовых штанах и в куртке. Значит, принадлежала к практически-систематическому разряду людей. Она взволнованно показывала на паспорт музыкального ящика и повторяла:

— Это не совпадает с исследованиями Института истории Академии наук! Тут написано: "Этот музыкальный инструмент, моральный предшественник всех современных проигрывателей, реквизирован в Вейтнерском имении". Я преподаю географию и историю — такого Вейтнерского имения в Латвии вовсе нет!