Array Коллектив авторов - Морские досуги №5

Появление кота на судне — хоть и был он в полоску — вышеупомянутым большинством встречено было равнодушно: мало ли что под ногами путается! А буфетчица, смекнув практичным своим умом, какую с четверолапого можно поиметь пользу, сходу решила запереть его на ночь в кают-компании. Крыс там, как и по всему судну, водилось немерено.

— Ну гляди, Васька, — ухмыльнулся в усы капитан, — работа тебе предстоит титаническая!

Эх, капитан, капитан! Как вы так, не подумавши, брякнули! Ведь настоящий-то моряк при слове «титаническая» уши обязательно навострит.

Не мудрствуя лукаво нареченный Васькой кот задание выполнил. Крысы из кают-компании ушли. Вместе с командным составом, поутру дружно потянувшимся завтракать в салон команды. Нет, я не верю, что Васька, как наговаривало потом все то же большинство, сделал это с перепугу! Просто, видимо, отчаявшись в означенный срок расправиться с несметным полчищем крыс, он решил задачу по-своему, пометив стойким кошачьим запахом все диваны и углы вверенного помещения.

Само-собой, труды кота бесславно канули в бездну, подобно «Титанику» — капитан все накаркал! — и Васька был откомандирован в рыбцех. На вольные хлеба, на свежую рыбу. Наблюдать, вытягивая шею и вздрагивая от грохота, непостижимую тайну исчезновения в трюмном лотке ползущих по транспортеру коробов. Здесь он теперь и обитал, обрастая порой чешуей, как хороший рыбообработчик на жаркой вахте. Нет, Василия, конечно, пытались залучить на постоянное проживание в каюты, но он неизменно сбегал в цех, демонстрируя гордую кошачью независимость. Морская душа требует вольного простора. И в душе, получается, тоже. Потому что настоящий моряк душой должен принадлежать морю. А возможно ли это, оставляя свое сердце на берегу? Выходит, что… Впрочем, не буду грузить вас по ватерлинию. Просто Василий по-кошачьи тоже, должно быть, смекал: зачем к кому-то привязываться, прикипать морской своей душой? Все равно скоро этот человек запакует чемоданы и, походя потрепав по загривку, навсегда уйдет из этой каюты, оставив кота среди ненужных вещей и шуршалочек пустых пакетов. И мне казалось, что такую историю я и читал в глубине зеленых Васькиных глаз, скрываемую надменно суженным зрачком. Может от своей безысходной тоски и неодолимой грусти и сиганул он тогда за борт? Как знать…

Ладно — закругляюсь, а то от моего рассказа вас уж, верно, укачало.

Закончив промысел, мы, проделав черт-те знает сколько миль и обогнув половину Африки и Европы, вернулись в родной порт. Васька исчез с борта в первый же день. Дело ясное — кошек в городе полным-полно. Целую неделю шла выгрузка, и я, как и многие, уже не чаял Василия увидеть — решил, верно, котяра бросить якорь. Оно и правильно — на берегу, как не крути, лучше. Но поздним вечером, возвращаясь из порта, я заметил мелькнувшую под забором тень. То крался на судно Васька. И мне, честно, непонятно, чего коту здесь не хватало: изобилия свежей рыбы или убаюкивающего плеска волн за бортом. Кто его разберет, настоящего-то маримана?

— Сейчас, как закончу контракт на судне вашем — вот такую машину себе куплю, — перелистывая затертый, некогда глянцевый, журнал, тыкал в спортивную модель Джозеф. Закинув нога за ногу в потертых своих простеньких брюках, на внятном английском он говорил, за что курсант Андрей его в каюту и залучал — языковые навыки свои развивать.

— Ты штаны себе новые купи! — не стесняясь, усмехался иноземцу сосед и однокурсник Андрея по каюте.

Андрей — он срочную воином-интернационалистом отслужил. Даже контузию имел, и теперь был немного глуховат. Что, при штурманском его выборе профессии, конечно, было «не найс!». «Ему на руль командуешь — он не слышит! А дело-то — серьезное: судно, да восемьдесят человек на борту». Но, безусловно уважая «афганца», из рулевых его не убирали: придется потерпеть — практика у курсантов скоро уж кончится. Однако, из-за, наверное, «за перевалом» пережитого, сердце Андрей имел гораздо более чуткое большинства нас прочих. Вот и привечал этого пожилого намибийца, с иссохшей сморщенной кожей черных ладоней, работавшего на траулере по контракту.

Старик — совсем, впрочем, еще неветхий — работал в рыбцехе. Восемь своих часов добросовестно стоял у ленты, высматривая рваную ставриду. Нехитрая работа, но монотонная, клонящая, от бесконечной череды проезжающих мимо рыбин и отблесков их боков, в сон. А со своего места никуда не отойдешь. Разве что, во время недолгих остановок лент — когда «набирались» морозильные аппараты рыбой, — нарезать и развесить посоленную диковинным своим посолом рыбу над иллюминатором.

Как он меня этим доставал! Заступаешь тут на вахту на чаны — со сна не согрелся, в цеху сыростью, как всегда, вовсю тянет, а тут еще и сквозняк полный: старик иллюминатор настежь распахнул — пласт своей ставриды, на проволоке притороченный, вялит!

Плюясь и чертыхаясь, иллюминатор я задраивал наглухо, «своему» намибийцу Джону (старик работал в другой бригаде) истово на деда негодуя. Джон лишь обезоруживающе улыбался в ответ белозубой улыбкой. Он был уже в доску своим, и запросто, по кивку рыбмастера, отправлял ленту с ненужным приловом красного карася на муку: преступление, когда б инспектор нас за руку поймал, последней тяжести!

А старик инспектору порой «стучал», лишнюю порцию моего негодования, граничащего уже и с ненавистью, вызывая: экстремальные, как не крути, условия морского промысла делят на «врагов» (так издавна смежную бригаду почти официальным порядком именуют) даже своих.

Так мы с Джозефом и тягались пять, без малого, месяцев бессменно: на несколько только дней выгрузки, что выдавались каждый месяц, Джозеф с Джоном уезжали на побывку домой, неизменно возвращаясь чуть повеселевшими и посвежевшими.

Но однажды Джон вернулся один.

— А Джозеф где? — походя, спросил я.

— Джозеф?.. Санта-Мария, — и он просто воздел глаза кверху.

Помнится, я был поражен до глубины души… Как так — еще пять дней назад человек был здесь с нами, работал бок о бок, не болел, не хандрил зримо — разве что ел мало и без аппетита, — и вот так, сразу?.. Без перехода, без времени осмысления своей жизни, без подведения ее итогов и долгого прощания… От ленты, полной рыбы полного работы рыбцеха, и сразу — в деревянный ящик!.. Что он, собственно, видел в своей жизни, кроме жаркого солнца над головой, да песка прибрежной полосы рябящего волнами залива? Кроме беспросветной и беспробудной работы — до гробовой, получилось, доски!.. И радостей человеческих ему было отпущено лишь чуть… Как то, рыбу крупную завялить, и то ли самому съесть, то ли домашним подарком с моря привезти.