Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная [сборник]

В отделе, потеснив кульмана, я сдвинул свой стол в угол, с перекосом.

Сел.

С некоторым сожалением перекинул сентябрь на календаре налево. Направо тощей стопкой лежал тугой, последний квартал года: октябрь, ноябрь, декабрь. Громкие месяцы криков, истерик, инфарктов и увольнений по собственному желанию. Сладкая раскачка, труд трудяг, напряжение нервов до гудения, настоящее дело пополам с «липой» и… счастливый финиш в Главке с необходимыми всем 100,2 %! (У нас крепкий плановик.) А иначе и не может быть, потому что этого не может быть никогда. И звон бокалов в Новом!

В Новом…

У меня есть сюжет… Фотосюжет. На фотовыставке, даже международной, если она идет под девизом и без тайного вскрытия конвертов (чтоб не выдать премий, упаси боже, безвестным), так даже на гала-выставке мне был бы гарантирован, ну, если не приз, то диплом. «С Новым годом!» Это название, от которого свертывает скулы. Но на снимке!.. Чокаются два королевских бокала тонкого хрусталя. Из сокровищницы саксонских курфюрстов. Их подняли руки (на снимке только два бокала в двух руках!), но какие! Опоэтизированная белая, в плавных Рублевских линиях рука Женщины и корявая, сильная, в трудояых шрамах и ссадинах со сбитым ногтем рука Мужчины. Это руки не Раба и Патрицианки, это руки Созидателя и женственного Искусства-Техники бы у меня хватило, но где найти эти руки?..

М-да. Но вернемся к несуровой действительности.

Н-ну, денек. Прошел-то только первый тайм сегодняшней игры, а сколько голевых моментов!

Поговорить бы.

Сейчас бы колючего Рушницкого.

Поняла бы меня Маша? Если б выслушала?

«…а те далече, как Сади некогда сказал». Далече? Их нет. Навсегда.

Поговорить бы.

Отдел был пуст.

— Эльвира Николаевна!

Из-за кульмана отзыва не было.

Поговорить бы…

Я набрал номер кадров.

— Иван Гаврилыч — Мезенин. Сегодня Главный… В общем, повелел… Чтоб, в общем… добавить в списки. Меня.

— Подождите. Те… те… те… Будете тридцатым. После Прохорова.

Открылась дверь и в отдел уж очень по-деловому и потому несколько бесцеремонно вошел Коля. С ним трое.

— Товарищ Мезенин. У нас в СКБ — комиссия из райкома. (Комиссии). Отдел трудный. Так оказать, зеркало «системки», выпестованной нашим руководством. Здесь, товарищи, придется поработать как следует. Побеседуйте с людьми. Как насчет проектной «липы», стиля…

Он говорил еще что-то, но я был суеверно прикован взглядом к чужой руке на фетровой шляпе. Это та, та рука, шершавая, с крепкой хваткой, смуглая от машинного масла, с черными порами и трещинами на коже…

— Тогда, стало быть, товарищи не будем торопиться. Сейчас в другой отдел, полегше, а вот и в смену мне. А сюда, стало быть, завтра. Как, товарищи?

…Я понимал, что они вышли, что я опять один в отделе… Комиссия? А всесильный Голиаф?.. Что со мной?.. Я сижу. Да, я сижу и кончиками пальцев касаюсь лба, висков… По пальцам противно стекают слабые струйки пота…

С влажного пальца соскальзывает диск телефона и я с трудом набираю номер своего однокашника — теперь он какая-то крупная шишка в «Интуристе».

— Сема? Это я… Григорий… Гришка. Сема, у тебя связи. Нужна подписка на «Яхты и парусный спорт»… Немедленно!.. Так надо…

— Чего же ты маррутки не берешь? К отварной-то рыбе.

— Какие марутки? — удивился Николай.

— Да вот перед носом у тебя. В стеклянной банке. Сам же открывал! — почти рассердилась жена.

— Хрен, что ли?..

— Ну, да. А по-эстонски, читай, «Маррутки». Совсем вы безграмотный, товарищ Хлупин. А еще изволили отдыхать в Пярну. Тоже мне, «эстонец».

Николай о чем-то думал. Он послушно подцепил столовую ложку светлой кашицы и отправил ее в рот. Лицо его стало буреть, он почти задыхался и, беспомощно хлопая веками, с испугом уставился на Тамару. Под ней от хохота заскрипел стул.

— Корочку… Корочку понюхай. Это ж надо. Переход количества в качество? Так, новоиспеченный товарищ секретарь?

— Уф, — начал приходить в себя Николай. — Крепкий же, черт…

Он прокашлялся до слез и, словно бы спасительное противоядие, жадно принялся поедать рыбу.

— Хрен, ведь это же сорняк, — отдышавшись, сказал Николай. — Если от него не избавиться — все задавит на огороде. Помню, дед выкорчевывал, выбрасывал за плетень.

— Хрен — это… пряность, что ли. Почему сорняк?

— Сорняк. — Он внимательно прочел этикетку. — Выходит, сорняк-то, если по-хозяйски, может обернуться в рентабельный продукт, в промысел? Ну, молодцы! Вот этак-то, с головой-то, во всем, а?

— Правильно тебя голоснули — государственно мыслишь, — пошутила Тамара. — Экономика — базис политики, не правда ли, товарищ секретарь парторганизации?

— Мара, не издевайся, — отпарировал Николай.

— Мара?! Ты просто бредишь своей чертежницей, — стараясь казаться по-прежнему ироничной, но с холодком неприязни заметила Тамара Константиновна. — Как мне претит эта… с накрашенными веками. Ты заметил — я стараюсь даже не заходить к тебе на работу.

— Тома, милая, ну, как тебе… Я оговорился…

— Оговорился? Почему же. Мы обе Тамары. Ты вправе и меня так называть. Можешь даже… Марруткой. Устраивает? Чтоб не путать с Мар… Тьфу, не могу даже выговаривать этой клички!

— Мара!.. Фу, ты, черт… Томочка! Ну, ведь я же рядом с ней все восемь часов на службе…

— Только на службе? Ах, как я теперь удовлетворена.

— Томка, перестань! — вскочил со стула Николай.

Он обошел стол и повернул к себе ее голову на упрямой шее. В затянувшийся поцелуй он вложил всю искренность своего чувства. Это древнее искупляющее прикосновение было прервано лишь тогда, когда Николай ощутил ответное движение губ.

— Артист. Он думает, что кинопоцелуем он снял все у своей тигрицы.

Ее взгляд упал на банку с хреном.

— Сейчас же убери! — словно ужаленная, вскричала Тамара.

Догадливый Николай сейчас же спрятал «Маррутку» в холодильник.

— Сейчас конец сентября. Отпуск… А мы не решили…

Тамара молчала.

— Ты знаешь, теоретически я бы с удовольствием снова в Пярну, — сказал Николай.

Ассоциативно, после только что происшедшей сцены, это было по-мужски нечутко. И это-то вконец сняло все напряжение с Тамары — виноватый муж не смог бы так. Она знала, что влечет Николая в Прибалтику: яхты. И в озарении памяти возник их счастливый прошлогодний отпуск.

— Я за. Но ведь в этом году это нереально?

— Путевок во второй раз туда не дадут. И это справедливо: должны там побывать и другие.

— Может… Ты теперь секретарь… — нерешительно молвила Тамара.

— Что может? Что ты имеешь в виду?! — завелся он. — Привилегии? Их нет. И пока я… Их не будет!

— Хорошо, хорошо, — Тамара протянула руку через стол и погладила его по голове.

Он поймал восторженный взгляд жены и смутился.