Ростислав Соломко - Жизнь? Нормальная [сборник]

Ст. инженер СКБ-63.

Аттестационной комиссией признана соответствующей занимаемой должности (графа «подлежит продвижению» оставлена в обидной нетронутости).

Дисциплинированна. Сработалась с коллективом. Физорг отдела.

Пол женский — у Веры из 23 комнаты на нашем этаже.

Пол мужской — у ее мужа, Семена Васильевича Голтяева, и. о. председателя месткома нашего Специального конструкторского бюро.

В листочках с печатными вопросами и фиолетовыми ответами нет главного.

Главное в Вере — ее глаза. Их взгляд. Тяжелый, с искрой непонятного отчаяния: «Нет, и вы мне ничем не поможете!»

Я очень любопытен к ней.

Чувствительна ли, воспринимает ли это ее психосистема?

С Семеном Васильевичем мы гуляем в обеденном перерыве по асфальтированной аллейке эскабевского двора. Как голавли. Мы выхаживаемся среди прочей рыбехи, два респектабельных эквивалента.

Мы разговариваем.

— Прохоров сачок.

— Лодырь, — соглашается Семен Васильевич.

— Вот Дуликов — хороший парень.

— И план тянет. У трудяги с жильем полный непорядок. Сам обследовал.

— Кому дал квартиру?

— Прохорову.

Непонятен мне Семен Васильевич. Может быть, он так же непонятен Вере?

Почему у них нет детей?

Я искоса смотрю на Семена.

Стареет Семен. Плешь-то уж очень стала велика. Из желтеющих щек торчит его утиный нос. Нос бугреет, лиловеет, становится сальным. А нутро у Семена прежнее: думает уверенно правильно, делает уверенно неправильно.

На минуту я представил их рядом — Веру и Семена. Ведь она должна его…

Тогда она такая же, как и мы все.

— Вера Андреевна, — звоню в ее отдел. — Зайдите, если сможете. Тут кой-какие непонятности в вашей схеме.

Сейчас же появляется. Слегка агрессивная — ведь наши отделы вечные соперники.

— Ну, чего тебе еще?

— Вера. Вы воспитанная дама. Почему вы мне не подаете руки?

Задерживаю ее руку в своей. Срабатывают самые чувствительные датчики в Вериной системе. На выходе, в глазах Веры, еле заметное смущение, испуг, вопрос и — неужели! — надежда. Эксперимент начат…

«Бернер не подписывает и по третьему заходу.

Пусть он сядет на мое место! Или, или.

В конце концов в НИИ-67 меня возьмут с руками а ногами за те же деньги…»

Я не сразу замечаю, что ваш длинный, похожий на тир, коридор почему-то заставлен кульманами. За дверями магнитофонит музыка. Что за чертовщина! За служебной суетой пропустишь и праздники.

Какие праздники?

Открывается дверь, в я нос в нос сталкиваюсь с Бернерм.

— Григорий Александрович! Ну, где же вы?! — зло кричит Бернер.

Бог мой! Сегодня мы провожаем на пенсию зама конструкторского отдела Долинского. А я, одописец, теперь непременное лицо на каждом юбилейном действе. Это при наших-то разбухших штатах!

Большим кажется зал без леса кульманов.

Столы — буквой «П». Белые в листах ватмана. На них мало салатов, мало бутылок. Крылья «П» в сотрудниках-жертвователях, 1 % от оклада. Старший техник Чеплаков, у дверей, имеет четкие инструкции: исключения только для руководства.

На перекладине «П» много пустых мест и больше салатов и бутылок. Там суетятся Бернер и Долинский. Озабоченно поглядывают на дверь. В ходе торжества чувствуется зловещая заминка.

— Григорий, сюда! — кричит Семен, и я сажусь рядом с Верой.

Бернер захватил роль тамады.

— Наполнить бокалы! Приготовиться Григорию Александровичу! — с наигранной веселостью возглашает Бернер.

Бернер.

Почему, когда рядом Бернер, мне плохо?

— Евгений Густавович! Экспромт! Прошу учесть трудоемкость жанра.

Пока сам Бернер с напускной весомостью говорит о юбиляре, желтый, похудевший Долинский затравленно смотрит на дверь: будет или не будет руководство? Это вам не абстрактные сомнения обеспеченного датского принца. Здесь пронзительная конкретность: будет или не будет сотрудничество после ухода на пенсию? Будут или не будут два рабочих месяца в году с сохранением пенсии?

Виват!

Торжественно входит руководство, направляясь к перекладине П. Наша дирекция сильно смахивает сейчас на кабинет министров маленького и спесивого государства.

Заместитель Главного зачитывает адрес.

— Я всегда… — только и может произнести Долинский и рыдает.

Элитарный интеллигент с пушкинским ногтем на сухом мизинце рыдает правильно. Главный похлопывает Долинского по плечу, и лицо юбиляра озарено надеждой.

Но пока еще отсутствуют гарантии: ритуал торжества в оптимальном варианте включает поцелуйный обряд.

Его нет!..

Святослав Игнатьевич напоминает сейчас пионера-воздухоплавателя перед прыжком с Эйфелевой башни. (Это — на заре кинохроники.) Икар снимает котелок и дрожащей рукой вытирает холодный пот с лысины. К его спине привязывают крупногабаритные крылья. На экране глаза самоубийцы. Крохотные санитары и игрушечная каретка с крестом в смертном низу. Вот он взмахивает своими кустарными крыльями и… Долинский, словно террорист, цепко бросается на Главного.

Главный неестественно багровеет.

Желтый хобот Долинского ловит конвульсивную мякоть губ и юбиляр присасывается к Главному в страстном поцелуе.

— Ур-ра! — кричит находчивый Бернер.

Стаканы толстого стекла сами опрокидываются исами лезут в рот алюминиевые вилки с салатами и селедочкой.

Юбилейная машина набирает обороты.

Семен — «угол». Его просят в президиум.

На скатерти-ватмане я перекраиваю под Долинского бывшие в употреблении стихи для завхоза Парамонова.

Читаю, наконец.

В свободное от сожжения христиан время Нерон мечтал о славе поэта. Император сжег бы меня от зависти, если б присутствовал на юбилее Долинского.

Какие овации!

В неистовой благодарности со мной чокается сам пенсионер.

— Я всегда, — говорит он уже самоуверенно.

— Слушай, почему это у тебя Долинский натирает полы? — тревожится Вера.

— Фу, черт! Проскочило от Парамонова.

Мы с ней делимся наблюдениями.

— Как ты думаешь, какой сейчас уровень шумов?

— Децибел семьдесят.

— Ну что ты. Еще каждый второй трезвый.

— Семьдесят, — утверждает Вера. — Два года работала в акустической лаборатории. По шкале громкости — шум морского прибоя.

— Лет пять не был на Черном.

— А ты знаешь, в месткоме есть путевки на сентябрь. Три. Но у моего Семена в сентябре санаторий.

А быть может Вера-то от мира сего?

Помогай бог и «Ашхабадское крепкое»!

— Вера, возьмешь две путевки с Валюшкой. Семен обеспечит. В последний момент выяснится, что Валя ехать не может…

Бедный Семен. Он сейчас проигрывает, а думает, что сама Фортуна идет ему навстречу. Именно в этот момент, когда, пунцовый, чокается с директором. Может быть, он займет место Долинского, зама отдела, он, Семен, засидевшийся ведущий.