Игорь Седов - Чуткость на голосовании

— Рассказ как художественный жанр исчез со страниц газеты, — заявил редактор и, внушительно посмотрев поверх очков, добавил: — Руководство обратило мое внимание на этот существенный недостаток…

Мы-то, сотрудники редакции, хорошо знали, почему рассказу в газете не повезло.

— «Наша газета не альманах, а серьезный орган, — отвечал обычно редактор на предложения поместить рассказ. — Что такое рассказ? Абстрактная форма отображения окружающей действительности. В нем не названы конкретные имена… Догадайся, мол, сама, о ком из наших людей идет речь. Всякие там цветочки-василечки… Нам нужен не пейзаж, а фактеж. А из литераторов можно оформить рейдовую бригаду по проверке обмера и обвеса покупателей…»

На том и порешили. Но раз «руководство обратило», то… Короче говоря, я решил написать рассказ.

«Почему бы нет? — рассуждал я. — Корреспонденция, отчеты, статьи и даже очерки у меня получаются. Недавно, после дискуссии по поводу мелкотемья фельетонов, взялся за фельетоны на бытовые темы, — тоже, кажется, вышло неплохо. Пора попробовать силы и в жанре рассказа».

Главное, чтоб был сюжет и не было бесконфликтности. Конечно, не менее важно и то, о чем писать. Из жизни колхозной деревни? Вряд ли получится. Жизнь эту я знаю плохо. Может быть, рискнуть на промышленную тему? Очень знакомая ситуация: директор-консерватор стоит на пути нового, передового. Но этих отсталых хозяйственников уже наплодили в литературе, кино и спектаклях, пожалуй, больше, чем их вообще существует на белом свете.

Тут я вспомнил, как один писатель пришелся ко двору читателям своей повестью «Не ко двору», и принял мудрое решение: пишу про любовь! Не обычную, со счастливой развязкой и родительским сочувствием и умилением, а про любовь трудную, в которой не только восторги, ахи да охи, но и слезы!

С таким намерением я заявился домой. Надо сказать, что моя жена (в школе для учеников, — Анна Николаевна, дома, для меня, — Анчик) была в курсе моих творческих дел. Освобождая утром пепельницу от горки окурков, она спрашивала, как обычно:

— Опять фельетон писал?

И я утвердительно кивал головой.

В этот раз вечер начался, как обычно. Жена уселась за проверку тетрадей, я — за рассказ. Когда Анчик поинтересовалась моей работой, то я, решив не раскрывать свой замысел, небрежно ответил:

— Пишу статью об использовании атомной энергии в мирных целях.

В первый вечер я придумал удачную завязку и разработал портрет девушки «в светло-сером платье из гладкой ткани, рельефно облегающей упругие и стройные формы ее тела…»

Затем я организовал случайную встречу рассказчика с героиней в тот момент, когда «порыв свежего ветра неожиданно завихрил платье девушки, обнажив белизну и заманчивую линию ее ног». Здесь стоит заметить, что для пущей убедительности и правдоподобности повествование велось от первого лица. Каждый вечер в ткань рассказа вплетались все новые и новые узоры.

…Я люблю ходить домой пешком. Хорошо после редакционной сутолоки влиться в людской поток вечернего города, а потом свернуть на малолюдные улицы и брести наедине со своими думами. Я шел, и у меня мысленно вырисовывалась картина бурного объяснения девушки с ее прежним знакомым.

Придя домой, я сразу заметил, что жена, как говорят, не в своей тарелке. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

— Что ты писал в эти дни? — стараясь быть спокойной, спросила она.

— Как то есть что? Ведь я тебе говорил: статью об использовании атомной энергии в мирных целях.

— И еще врет… Энергия! В мирных целях… Знаю теперь, куда идет твоя энергия! Хороши же твои цели!.. Подумал бы о семье! Бросаю все и немедленно уезжаю к маме. Не забудь внести квартплату и получить белье из прачечной.

— Постой, Анчик, постой! В чем дело? Объясни толком.

— А ты будто ничего не знаешь? Хотела я написать письмо Капочке Безруковой, беру бумагу из пачки и нахожу вот эти листки. Твои курортные впе-чат-ления.

— Подожди… Это не курортные, это…

— Бессовестный ты человек! Съездил, покатался и решил освежить в памяти приятные впечатления. Как тебе не стыдно? Тридцать лет, сын вот-вот в школу пойдет, а он все о девушках думает. Красивые ноги… А я не хороша теперь стала?

— Анчик, дорогой! Выслушай меня. Какие, к шуту, южные воспоминания. Ведь это рассказ! Просто я хотел обрадовать тебя неожиданностью — напечатанным рассказом.

— Рассказ? — удивленно, но пока еще сквозь слезы протянула жена. — Какой же это рассказ, когда нет заголовка?

Вот тут-то меня и осенило. Озаглавлен рассказ действительно не был, просто руки не дошли. Да и, откровенно говоря, ничего подходящего на ум не приходило. Но если бы я знал, что произойдет такое, что-нибудь придумал бы.

Нет худа без добра. Через минуту я бросился к жене, закружил ее и радостно выкрикивал:

— Анчик! У меня талант… Правда жизни… Ты ревнуешь к женщине, которой нет… Значит я могу писать! Рассказ будет.

Жена с улыбкой вытирала слезы.

— Что же ты сразу не сказал, — проговорила она. — Дописывай свое произведение.

Но рассказ, как говорят, не вышел в свет. Семейный разговор потушил во мне творческую искру и отбил желание описывать изломы женской души.

Утром я рассказал редактору короткую историю моего творческого взлета и падения. Синий редакторский карандаш грозно навис над гранками, очки на толстом, мясистом носу редактора сползали все ниже и ниже — он начал говорить:

— Значит, рассказ не получился? А разве то, что я сейчас услышал, — не рассказ? А?

Но, заметив, что я готов ухватиться за его мысль, он поспешил добавить:

— Впрочем, для печати эта история не годится.

Плохо, ой, как плохо спалось в эту ночь Максиму Алексеевичу. Неважно он себя чувствовал в мягкой постели под ватным одеялом с пододеяльником. Сна не было, представьте себе. Замучила проклятая бессонница. Он и на один бок повернется, и на другой, и на спину ляжет, а сна нет. Раньше он так не мучился. Раньше было по-другому. Уляжется поудобнее и без всяких там беспокоящих мыслей засыпает. И спит спокойно. А теперь другие времена, что ли, наступили? Не идет сон к Максиму Алексеевичу. А спать надо. Если не спать, — здоровье подорвешь. А здоровье нельзя подрывать. Здоровье надо беречь. Здоровье всегда пригодится.

Максим Алексеевич закрыл глаза, отрегулировал дыхание и принялся про себя считать. Раз… два… три… четыре… Трижды до ста двадцати семи досчитал, а заснуть не смог. Хоть снова начинай.

Ворочался, ворочался Максим Алексеевич и решил прибегнуть к последнему известному ему радикальному средству побороть бессонницу. Он включил свет, взял местную газету, стал читать передовицу о подготовке городского хозяйства к зиме. Неудобно, конечно, использовать печатный орган для таких целей. Ну, да что поделаешь, если бессонница. И потом никто не видит и никто не знает, для чего Максим Алексеевич использует газету. Не побежит же он сам на себя капать. И с подпиской у него все в порядке. На год подписка на газету оформлена. И квитанция хранится. В случае чего — нате вот, пожалуйста: первым на газету подписочку оформил и читаю аккуратно. Не-ет! С этой стороны к нему не подкопаешься.