Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

— Но у меня же нет запасного хвоста, — опечалилась вдруг ящерица. — Что же он будет пришивать?

— Не беспокойтесь, — сказала утка, — по подсчетам одного умнейшего попугая, каждые пятьдесят лет от всяких случайностей погибает не менее двух ящериц, оставляя вполне еще годные малоношеные хвосты.

— Ах, как это хорошо, что они погибают! Как это радостно! — воскликнула, подтанцовывая, ящерица.

Наскоро распрощавшись, мы с уткой поспешили на поиски гринды, а наша собеседница, чтобы не терять времени, кряхтя и подвывая, выползла из своего убежища и, не меньше ста раз попросив повторить осьминожий адрес, зашлепала по направлению к огромному валуну, где ее ждали изнемогавшие от любопытства муж и шестеро несовершеннолетних ящерят.

В пути меня настигла скорбная весть.

Еще совсем недавно я поздравлял свою славную мамашу с днем рождения. Ей исполнилось девяносто пять лет.

Между нами говоря, ей было гораздо меньше, но дельфины женского пола любят прибавлять себе года. И слабость эту можно простить, если принять во внимание, что чем старше дельфиниха, тем большим успехом пользуется она в мужском обществе. А на самом деле маме было всего восемьдесят, и она могла бы еще жить и жить.

Она бы и жила до сих пор, если бы не ее вечная приверженность моде и какое-то прямо болезненное стремление удивлять своих подруг сверхоригинальными новинками.

Помню, как, услышав от кого-то, что королевские пингвины сами выбеливают себе грудь, моя мама решила немедленно последовать их примеру.

В затонувшей бочке она нашла известь. А что было дальше, нельзя вспомнить без слез. На наших глазах ее красивое темно-коричневое одеяние покрылось крупными пятнами неприятного судакового цвета. Понадобилось больше года, чтобы уродливые пятна исчезли, а мама обрела свой прежний вид.

Случаев таких было не один, не два, а сотни.

А погибла она вот при каких ужасных обстоятельствах. Некий старый морской лев, долгое время работавший в бродячем цирке и ухитрившийся бежать оттуда в родной водоем, рассказал маме, что, по совету своего дрессировщика, он уже не глотает рыбу целиком, а медленно жует ее, точь-в-точь как люди.

— О, это очень оригинально! — обрадовалась мама и тут же, поймав крупную щуку, начала ее есть новым способом.

Но что хорошо дрессированным морским львам, то никак не пригодно дельфинам. Мама поперхнулась, закашлялась и умерла.

Вслед за одним горем пришло другое.

Мы уже подплывали к Индийскому океану, когда до меня дошло еще одно горестное сообщение. При крайне таинственных и запутанных обстоятельствах исчез мой отец. По наведенным родственниками справкам он скончался от сильного отравления никотином.

Я очень жалел отца, хотя и не был избалован его вниманием.

Вместе со мной тяжело переживала его гибель и моя крылатая спутница.

— Это огромная потеря не только для вас, — сказала утка, — а для всех, кто знал Майна-Виру!

Слова утки соответствовали истине. Все знали умного лоцмана, веселого моряка и заядлого курильщика. И вот его нет. А я…

Отныне я стал круглым сиротой.

Отыскать в Индийском океане мудрую гринду оказалось не так просто. Утка трижды облетела указанные ей места, расспрашивала греющихся на солнце бегемотов и ящериц, но никто ничего толком ответить не мог.

Бегемоты, например, утверждали, что видели гринду рано утром в окружении целого стада дельфинов, с которыми она вела занятия по океанографии.

Ящерицы клялись, что именно в это время гринда чистила зубы свежими морскими ежами.

Совсем огорошила нас белуга.

— Вот уже пять лет, — уверяла она, — как разыскиваемая вами гринда перебралась в нептунов океан [2] То же самое, что у людей «отдать богу душу». (Примечание переводчика.) .

Сообщение белуги подтвердила находившаяся поблизости крокодилиха. При этом она так громко плакала, что мы с уткой, больше от досады, чем от горя, расплакались тоже.

Но тут вдруг я услышал чей-то властный незнакомый голос:

— Кто меня ищет?

Перед нами была та самая гринда, которую так громко оплакивала крокодилиха.

Она была одета в гладкое, плотно облегающее тело, трехцветное платье. Такого одеяния мне еще не доводилось видеть ни на одном дельфине.

Возле меня все время вертелся трясущийся от зависти вьюн.

— Позор! — шептал он, неприятно щекоча мое ухо. — Небывалый позор! У нее черная спина, серый живот и светло-кремовый воротник!

Желая избавиться от вьюна, я так сильно мотнул головой, что желчный завистник очутился далеко на сухом берегу, где, очевидно, и прекратил свое никому не нужное существование.

Первым делом, знакомясь со мной, гринда подробно мне рассказала о своей жизни. Я узнал, что родилась она в Северном море, а образование свое получила в Индийском океане. Здесь ей здорово повезло. Изучая рельеф океанского дна, она случайно обнаружила давным-давно затопленный город. А в нем чудом уцелевшего очень ученого и очень старого попугая.

Когда город смыло водой, попугай спал и ничего не слышал. В спящем виде он вмерз в льдину, льдина успела превратиться в айсберг — а попугай все не просыпался. Так он и проспал больше двухсот лет, и, не откопай его гринда, он бы спал и до сих пор.

Вот этот-то размороженный попугай по имени Адвентист, в благодарность за свое спасение, и обучил нашу гринду ста сорока языкам. Сам он читал и писал на шестистах языках и разговаривал на девятистах тридцати четырех наречиях. В затонувшем городе попугай чувствовал себя превосходно. Он, как оказалось, был дворцовым попугаем и имел ключи от всех учреждений и жилых квартир.

Когда-то, до своего замораживания, попугай жаловался на хронический тонзиллит и остролапочный ревматизм, но длительный сон в замороженном состоянии полностью восстановил его здоровье.

— Скажите, — спросил я гринду, — а где он сейчас, этот удивительный попугай?

Знай я, что за этим последует, я бы никогда не задал такого вопроса.

В ответ раздался сердцераздирающий плач. Гринда — семиметровая великанша, красавица гринда, один вид которой приводил в трепет стаю акул, — плакала навзрыд, как плачут, пожалуй, только молодые ершата, когда острый рыбацкий крючок впивается в их губу.

Видя, как от слез безутешной гринды заметно поднимается уровень воды в океане, морские жуки, опасаясь наводнения, мгновенно поднялись в воздух. Но все кончилось благополучно.

К общей радости, гринда наконец смахнула с пышного воротника последнюю слезу и извинилась за свою чувствительность.