Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

Величественная красота гринды, обширные и многосторонние знания, благодаря дружбе с легендарным попугаем, делали ее заметной величиной в подводном мире.

Занимая такое высокое положение, многие другие морские животные наверняка бы вели себя как баловни судьбы, тратя свободное от сна время на увеселительные экскурсии и заботу о своем здоровье. Я лично знал одного здоровенного верзилу-кита, который прожил множество лет, удивляя своей прожорливостью даже акул. Тем не менее, вечно ссылаясь на всевозможные болезни, он отлеживался в спокойных и теплых заливах, боясь лишний раз шевельнуть своими плавниками, а все заботы великодушно взвалил на действительно больную и хилую супругу.

Нет, гринда не походила на этого вконец обленившегося дармоеда.

Уютным, тихим заливчикам где-нибудь у острова Мадагаскар она предпочитала полные опасности переплывы в Адриатическое море, ее не страшили бурлящие пучины еще не изведанных морей, а день, когда она не вступала в сражения с акулами, день, когда ей не доводилось выручить из беды любого, пусть совершенно не знакомого чужеморского зверя или рыбу, — она считала тоскливым, пустым, неинтересно прожитым днем.

Ей многие завидовали, но никто не подражал, потому, очевидно, что завидовать легко, а подражать трудно.

«Она очень счастливая — эта гринда», — слышалось то там, то тут. «Смотрите, какая она всегда веселая — вот что значит повезло в жизни», — частенько слышал я даже от неглупых и добросердечных дельфиних.

Но за все время ни разу не дошло до моих ушей, чтобы кто-нибудь из ее знакомых восторгался образованностью, смелостью, добротой и умом гринды. Почему-то именно эти столь похвальные качества не вызывали вполне заслуженных восторгов.

Мне это казалось удивительным и обидным, но потом, когда я научился замечать ранее не замеченное, мне стало понятно, что в подводном мире завидуют только тому, что дается легко. Труднодостигаемое, как правило, зависти не вызывает. Бывает даже, что таким, как гринда, не завидуют, их просто ненавидят.

И в то же время их боятся, перед ними пресмыкаются, расточая льстивые слова.

А как нуждалась моя покровительница в простом искреннем сочувствии, в дружеском расположении!

И никто, как я помню, не справился даже о ее здоровье, а гордость и замкнутость гринды не позволяли ей самой тревожить кого бы то ни было своими заботами и горем.

Даже со мной она избегала чересчур откровенных разговоров.

Только от утки я узнал о глубоких личных потрясениях, которые пережила гринда в молодости. Она безумно полюбила какого-то дельфина, а он, не ответив ей взаимностью, нашел себе другую подругу.

— С тех пор, — поведала утка, — она целиком отдалась наукам, хотя продолжает еще любить этого недостойного ее красоты и ума дельфина.

Не будучи любителем чужих сокровенных тайн, я не обратил внимания на рассказ утки и уже, понятно, никогда не касался этой темы, долгое время проводя с гриндой за изучением человеческого языка.

В самый разгар смерчей и шквальных ветров я услышал наконец долгожданный позывной сигнал: «Ути-ути-ути…» А вслед за сигналом разобрал и слова: «Ищу дельфина Бывалого и гринду — ученицу мудрого попугая Адвентиста!»

Как только в эфире прозвучало: «Перехожу на прием» — я немедленно сообщил наши координаты, которые, за время разлуки с уткой, мы с гриндой меняли несколько раз.

Мне казалось, что, увидя утку, гринда сразу же спросит о результатах предпринятых ею розысков, но этого не произошло. Гринда не задала ни одного вопроса.

Прежде всего она распорядилась отыскать большой валун и приказала накрыть его на тридцать три персоны.

Я уже давно заметил маленькую слабость моей покровительницы. Она любила буквально по всякому случаю закатывать угощения и устраивать праздники.

Поводом могла быть в равной степени и встреча со знакомым моржом, и просто хорошее настроение; я уж не считаю торжеств, устраиваемых по случаю победы над акулами.

Банкеты продолжались по нескольку дней, а киты-повара после этих праздников лежали в лежку месяцами, жалуясь на боли в суставах.

На этот раз прием продолжался целую неделю. В меню, специально для утки, были даже включены плоды хлебного дерева, добытые морскими жуками.

И снова, как на всех банкетах, устраиваемых гриндой, старательные работяги-кашалоты рявкали здравицы и им задорно подвывали осипшие муксуны и тонкоголосые толстолобики.

От долгого нервного напряжения мне явно не хватало воздуха, и я дрожал, как медуза в штормовую погоду.

Казалось, еще секунда — и я, забыв о правилах хорошего тона, ударю хвостом по воде и прерву оживленную беседу.

К счастью, ждать пришлось недолго. Как только гости начали расплываться и фосфорические рыбы прикрутили свои фитили, гринда усадила утку и меня рядом с собой.

— Ну-с… выкладывайте ваши новости! — повелительно сказала гринда, нервно теребя длинными пальцами свой нарядный воротник.

— Он жив! — только успела произнести утка. — Жив!

Что было дальше, я помню крайне смутно. Вначале океан огласили заливистые всхлипывания гринды, потом, когда удалось ее успокоить, утка вручила мне скрученный лист, на котором тонким гусиным пером была начертана следующая справка:

Сообщается, что, по имеющимся в «Главгусьсправке» данным, интересующая вас аквалангистка Лида Катушкина (год рождения 1948), а также ученый папирусовед попугай Адвентист Первый (год рождения 1767 — записано со слов) находятся в настоящее время на северном побережье Черного моря. Подробный адрес: Рубиновый залив. Экспериментальная база НИИ дельфиноведения.

Дочитав до конца, я то ли от прилива сильной волны, то ли от прилива счастья (последнее точнее) свалился на спину и… потерял сознание.

Дежуривший в эту ночь санитар-кашалот утверждал, что я просто хватил лишнего, увлекшись перебродившим китихиным молоком. Но мало ли что придет в голову кашалоту?

Все это, впрочем, не столь важно. Так или иначе, а через час и я и гринда уже находились в полной форме и вместе с уткой обсуждали кратчайший путь из Индийского океана в Черное море.

Мне не пришлось долго зубрить адрес Лиды Катушкиной и древнего Адвентиста. Так уж устроен мозг дельфина, что, получив интересующие его сведения, он мгновенно запоминает их и хранит до самой смерти. Это морские коты и тюлени к старости забывают простейшие вещи и часто находят свою гибель, приняв ядовитого усача за диетического окуня. В отличие от других морских животных память дельфина крепнет с каждым прожитым годом. Но и не обладай я таким преимуществом, все равно бы я никогда не забыл события, происшедшего в тот день, когда мы с гриндой готовились отправиться в далекий путь.