Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

— Прошло уже четыре года, — сказала гринда, — как моего попугая проглотила акула. Я знаю эту акулу лично. Сделала она это не от голода. Сами понимаете, какая польза ненасытной акуле от сорокасантиметрового, обезжиренного попугая? Эта акула, желая отомстить мне за гибель своих выводков, лишила меня самого близкого существа. Вот почему я так тяжело переживаю до сих пор постигшую меня утрату…

Она хотела еще что-то сказать, и, возможно, дело кончилось бы новым припадком, но тут в разговор вмешалась утка.

— Простите, — весело сказала она, — но я, кажется, смогу вас обрадовать. Мне недавно рассказывали друзья, что им довелось видеть одну акулу, из брюха которой слышались иностранные слова.

— А среди этих слов было ли что-нибудь сказано на древнекашалотском? — дрожа от волнения, спросила гринда.

— Да, — радостно отвечала моя утка. — Некий лебедь даже сумел разобрать целую фразу. Речь шла о каком-то мраморном ящике…

— Это он! Это он! — закричала гринда. — В мраморном ящике мой бедный попугай прятал ключи от ворот затонувшего города!

Из дальнейшего разговора выяснилось, что попугай находился в брюхе той самой желтой акулы, которая была моим первым трофеем.

Мой подробный рассказ о том, как погибла желтая акула, вызвал у гринды двойственное чувство.

Она была рада, что ее злейший враг — акула обрела свой конец, но в то же время страшно огорчилась ее гибелью, поскольку, как утверждала она, находясь в брюхе акулы, попугай должен был неминуемо погибнуть вместе с брюховладельцем.

Мы с уткой, хотя в душе и соглашались с этими печальными выводами, но в то же время всячески пытались убедить, что все обстоит не так уж трагично, потому что, попав в руки людей вместе с мертвой акулой, попугай мог быть извлечен еще живым из своей плавающей темницы.

— Ну что ж, — сказала гринда, выслушав мои доводы, — если бы мы знали, где находится та девушка, в руки которой попал труп акулы, мы бы, разыскав ее, узнали бы о судьбе моего дорогого сивохвостика.

— Узнаем, — обнадеживающе произнесла утка. — Еще не было случая, чтобы «Главгусьсправка» не ответила на мой запрос. Клянусь мякишем черствого ржаного хлеба, не пройдет и трех лет, как мы получим ответ на все интересующие нас вопросы!

Столь категорическое заверение не могло не подбодрить приунывшую было звезду Индийского океана.

В тот же день, после небольшого отдыха, я был приглашен гриндой в ее подводную пещеру, чтобы сразу же, не теряя времени, начать изучение человеческого языка.

При этом она предупредила, что берется выучить меня только пониманию этого языка. Научить же меня говорить, как люди, гринда отказалась, поскольку, за редким исключением, дельфины не могут произносить человеческие слова. Так уж устроена их гортань.

— Только считанное количество дельфинов, — сказала гринда, — могут разговаривать с людьми. Но научиться понимать человеческую речь в состоянии все мыслящие морские животные, за исключением глупых от рождения морских котов и толстокожих кашалотов.

Не желая мешать нашей интересной беседе, утка тепло попрощалась со мной и с гриндой, обещав обязательно появиться сразу же, как только получит сведения о местонахождении Лиды Катушкиной и попугая Адвентиста.

Хотя гринда была очень высокого мнения о моих умственных способностях, она все же для ускорения обучения предложила сокращенную программу.

— Я уверена, — сказала она, — что такой редкий ум, как ваш, в состоянии осилить все, что знаю я сама, но начать следует с главного. Мой мудрый попугай рассуждал точно так же. Прежде всего он обучил меня пониманию языка людей, живущих в Европе. На это, если вы проявите усердие, нам понадобится всего два года… У людей, как рассказывал мне Адвентист, эта же учебная программа рассчитана на пять лет.

На мой вопрос, чем это объяснить, гринда ответила не совсем уверенно:

— Видите ли, в отличие от дельфинов люди заняты множеством всяких дел… Нужных и ненужных. Хороших и плохих. У них остается мало времени для учения.

С такой преподавательницей, как гринда, мне все казалось сущими пустяками.

Я даже считал, что мог бы, пожалуй, вопреки предупреждению гринды, и сам научиться произносить человеческие слова.

— Ну что ж, попробуйте, — снисходительно сказала гринда. — Вундеркинды бывают не только среди людей… Я, например, лично знала одного крокодила, который, будучи шестидесятилетним подростком, научился выть белугой и пускал фонтаны не хуже любого кита.

И я попробовал! Но что это был за позор! Я не знал, куда деться от стыда. Зато преподавательница моя смеялась так громко и долго, что, услышав раскаты ее выразительного смеха, все обитатели Индийского океана, кроме вечно мрачных акул, тоже начали хохотать, хотя и не знали, в чем, собственно, дело.

А дело было вот в чем. Мы повторяли английские глаголы, — точнее сказать, повторяла гринда, а я, в доказательство того, что понимаю значение слов, переводил их на дельфиний.

Особенно легким мне показался пример, когда существительное становится глаголом. Water — по-английски — вода, а если к этому слову прибавить две буквы to, получается — набирать воду.

Гринда в своих уроках всегда пользовалась близкими мне понятиями.

Тут-то и произошел конфуз. Я открыл рот, надеясь произнести «water», а вышло у меня что-то вроде «брамбр». Как же не смеяться?

Я понял тогда, почему так высоко ценили люди редкие способности моего покойного отца. И еще большим почтением проникся к своей преподавательнице, которая, как я узнал значительно позже, настолько преуспела в человеческих языках, что читала лекции по фонетике английского языка, и для нее была специально сшита докторская мантия из непромокаемого материала.

«О, наивный, самоуверенный дельфин!» — корил я себя в тот день, когда, усомнившись в правоте слов блистающей мудростью гринды, решил, что способен разговаривать, как человек.

Но и это в конце концов пошло мне на пользу. Отныне я уже более трезво оценивал свои возможности и куда с большим старанием, чем прежде, готовил уроки.

А вскоре был виден результат учебы. Не прошло и года, как я безошибочно понимал значение многих часто употребляемых человеческих слов.

Наибольшие успехи появились у меня тогда, когда с английского мы перешли на русский.

В награду за усердие гринда каждый раз по окончании занятий читала стихи, сочиненные несчастным попугаем. От одного воспоминания об этой легендарной птице меня охватывало горестное раздумье. Боясь расплакаться, я просил прервать чтение и уплывал куда-нибудь ближе к берегу. Здесь, оставаясь один, я жадно втягивал в себя свежий воздух и нетерпеливо поглядывал на небо, где вот-вот должна была показаться моя крылатая подруга — утка.