Михаил Колосов - Похвала недругу

И вдруг со двора донесся звонкий голос Ульяны:

— Карпо-о! Ну, где тебя черти носють? Поросенок не кормлен, ниче не сделано, а скоро ж люди поприходють — Клавка со своим, Микита… Карпо-о-о!

— Ну, че звягаешь? Тут я… — отозвался Карпо.

— О, сидит, празднует! — всплеснула руками Ульяна, — И товаришша себе под стать нашел! Он же бобыль, его дело холостяцкое — никаких забот. А ты?

— Не ругайся, тетка Ульяна, — сказал Илья. — Ухожу. — Он покрутил головой, проговорил, уходя: — «Хорошее переважить»! Эхе-хе!

— Чего это он? — кивнула на Илью Ульяна.

— Да так… — сказал Карпо и пошел кормить поросенка. Делал дело, а сам думал: «Чего только в природе не бывает… Каракурта какая-то…»

Мой сосед просто помешан на этих «тарелках». Каждый вечер он обязательно приносит какую-либо новость о них. То где-то она зависла над поездом, и пока все пассажиры не налюбовались ею, она поезд не отпускала, то где-то в Испании она зайцем прокатилась на хвосте самолета и смылась только тогда, когда летчики вызвали истребитель. А на юге эта «тарелка» в одну из ночей долго наблюдала двух тетек, отдыхающих в санатории. При этом весь город был освещен прожектором. А вчера такая вот «тарелка» зависла над переездом, и все машины заглохли…

— Ну, говорю, теперь мне ясно, почему моя машина как-то летом заглохла. Мне бы поднять голову да пульнуть камнем в эту «тарелку», отогнать ее, а я в моторе копался, бензонасос холодной водой поливал, остужал.

— Смеешься… — обиделся сосед. — Не веришь… А зря! — и он многозначительно погрозил мне пальцем, будто я святотатствовал.

— Не верю, — стоял на своем. — Что же они, эти умные-разумные обитатели «тарелок», ведут себя так странно: в контакт с нами не вступают, появляются таинственно и так же таинственно исчезают, неуязвимые и неуловимые? Духи они, что ли?

— Они очень разумные! А нас держат как заповедник — хотят узнать, что из нас в конце концов получится.

— Так и у нас есть заповедники, и мы там ведем научную работу, и животных, и мошек разных изучаем. А они? Хоть одного землянина утащили? Нет. Вот взяли бы, например, меня своим пинцетиком поперек живота и на «тарелку» для изучения… Или нет, я слишком толст, по весу им неподходящий. Ну, взяли бы тебя, ты худощав и по весу легче, взяли бы и унесли своим ротозеям напоказ, ученым для науки. Нет же, не делают этого почему-то.

— Говорю тебе: мы у них заповедник, вмешиваться не хотят.

Долго мы в последний вечер спорили, наверное, только уже за полночь разошлись. Устал я, даже тарелки, не летающие, а настоящие, не стал со стола убирать, оставил на утро жене, лег на диван.

И уснуть еще не успел — чувствую: свет в комнате ка-какой-то ненормально яркий горит. «Что за безобразие? — думаю. — Опять этот дурень со своим прожектором балуется. Сейчас выйду на балкон, отчитаю его». Есть в нашем доме один чудак: купил машину, поставил во дворе и по ночам со своего окна ярким прожектором ее облучает.

Вышел я на балкон, но в этом ненормальном свете ничего не увидел. Только почувствовал вдруг какое-то облегчение, будто стал я совсем невесом. Оглянулся по сторонам, вижу: трубы нашей бани почему-то далеко внизу, подо мной, словно я у соседки, у этой симпатюшки на девятом этаже. «Вот фантазия, — думаю. — И впрямь, что у трезвого на уме, то у пьяного во сне». Но, чувствую, что-то тут не то — никакая не фантазия и тем более не бред пьяного, — все реально: вон уже проплыла освещенная прожекторами стрела с ракетой на конце, вслед за ней — скульптура рабочего и крестьянки у ВДНХ… А я все лечу, лечу. Город кончился, внизу уже только темень. Поднял голову вверх, а там сплошной свет, но сквозь него ничего не видно, как сквозь солнце.

Испугаться не успел, как очутился в просторной, ярко освещенной круглой комнате. Ни окон, ни дверей в ней, и откуда свет исходит — не пойму. В комнате всего один стул — и тот подо мной. Стул твердый, но удобный, как сиденья в новых вагонах метро. Стены белые с чуть голубоватым оттенком, как стекло.

Пока я рассматривал свою белую камеру, противоположная стена вдруг осветилась, и за ней я увидел трех… Не знаю, как их и назвать. Людьми? Так нет, уж больно заросшие, нашим геологам и в три года так не зарасти. Носы широкие, расплющенные, передние зубы выпирают, как у грызунов. Потом я заметил: они и впрямь у них как у грызунов — крепкие саблеобразные резцы. «То-то, давно дома не были, бедняги, — подумал я, — заросли так, что человеческий облик потеряли». Не успел я так подумать, как вдруг обнаружил, что они вообще все в шерсти, будто медведи. А когда один из них зачем-то встал и повернулся ко мне спиной, я увидел у него еще один глаз, третий, в затылке. «О, это здорово! — позавидовал я этим существам. — Очень удобно: можно видеть, что делается у тебя за спиной, не оглядываясь, особенно ночью в безлюдном переулке. Как в машине зеркало заднего видения».

Наконец они уселись, будто судьи на процессе, — в центре председатель, а по бокам заседатели — и уставились на меня. «Председатель» — рыжий, широкомордый огромный детина, шерсть на нем курчавилась и золотисто блестела, как дорогой каракуль. Левый «заседатель» был маленький, вертлявый, с узенькой мордочкой и с длинной козлиной бородкой. И шерсть на нем была тоже как у козла — прямая, длинная, белая. «Заседатель» справа был черным, шерсть на нем лоснилась, как на откормленной лошади, хотя сам он был тощим, будто кощей. Глаза злые, холодные, особенно левый — он все время у него косил куда-то в сторону.

«Судьи» долго смотрели на меня молча, потом Рыжий обернулся к Козлу:

— Ну, и что ты увидел в нем особенного? Зачем притащил?

— А он не верит, что мы существуем.

— Не верит? — Рыжий взглянул на меня.

— Уже верю, — быстро сказал я. — Верю, только отпустите меня.

Рыжий отмахнулся от моих слов:

— Какие они все жалкие: дрожат за свою жизнь, будто она у них вечная. Ну ладно, раз притащил, делать нечего — в фаршлабораторию его на исследование. У нас еще не было такого брюхатого — может, что-то новое и обнаружим.

— Не надо меня на фарш, — взмолился я. — Ничего нового не обнаружите, честное слово: все как у всех. Может, чуть побольше, чем у других, мяса да сала. И только. Отпустите меня, пожалуйста, у меня жена…

— Жена? Это еще что такое?

— Я занимался этим вопросом, — сказал Черный. — Это те, которые продукты домой носят.

— Нет, не совсем так, — перебил я Черного. — Я вот не жена, а тоже хожу и за хлебом, и в стол заказов за пайком.

— Ты — баба, — сказал Черный. — Так, кажется, у вас зовут таких, как ты?

Я обиделся, промолчал, а он продолжал разъяснять Рыжему:

— Которые с большими сумками ходят — это у них жены, а которые с маленькими — так это пока еще не жены, они пока только мечтают стать женами. Жены у них работают в государственных учреждениях, а дома готовят пищу, белье стирают, убирают жилище.