Валерий Тихомиров - Невеликий комбинатор

Напряжение достигло апогея. Самые отчаянные головы Заполярья клонились все ниже, в надежде, что жребий пролетит мимо. Моченый приподнялся с председательского места, суровым взглядом выискивая подходящего камикадзе. Над столом, совсем как на цивилизованном Западе, висело доверие к мнению руководства. Никто не хотел никого… В смысле — умирать. Гнида раздвинул тесно сомкнутые плечи присутствующих и высунул голову почти на середину стола. Плешь шестерки угрожающе сверкнула в тусклом свете. Назревший вопрос отлетел от нее в обе стороны и повис в воздухе:

— Кто пойдет?!

Под требовательным взглядом Моченого сходняк полег носом в стол, как ботва от ветра. Колымские авторитеты не уважали харакири как метод. Валить прокурора оказалось страшно. Гнида обиженно засопел, выискивая, кого зачморить в энтузиасты. Внезапно человек в дальнем углу перестал перекладывать вырезки с фотографиями Холодова и резко встал, видимо, приняв непростое решение. Сходняк вздрогнул. В полной тишине прозвучало:

— Я его штохну!

Что конкретно собрался сделать с прокурором никому не известный сухощавый мужичок в подозрительно стильной телогрейке с меховым воротником, никто не понял. Но фраза прозвучала настолько зловеще, что даже самые матерые уголовники поежились. Пауза длилась долго. Народ молчал, боясь поднять глаза. Безмолвствовал Гнида, мучительно вспоминая, что означает на фене непонятное слово. Браток Сева под столом разминал ягодичные мышцы, стимулируя мыслительный процесс. Даже Моченый, напрягая оставшуюся половину зрения, пребывал «в непонятках». Смутное предчувствие чего-то страшного дымкой накрыло совещание. И вдруг Ваня-Шнифт протяжно заскулил. Его первого контузило озарением. Старый трухлявый зек схватился за голову и просипел едва слышно, себе в подбородок:

— Те-еплы-ый!..

— Те-еплы-ый!!! — прошелестела аудитория и онемела.

Зону демократа Чернышевского сковало ужасом. О легендарном душегубе слышали все. Причем слышали ТАКОЕ, что в душе каждого Теплый являлся воплощением самого страшного персонального кошмара. Шашлык машинально схватился за усы, пытаясь спрятать свое мужское достоинство. Сева почему-то прикрыл голову, видимо, единственный орган, лишенный защитного мышечного слоя. Шнифт плотнее прижался к стулу тощим задом, сберегая «очко». Сходняк мелко затрясло.

Моченый покосился на замолкшего шестерку. Гнида виновато пожал плечами, демонстрируя собственную непричастность к катаклизму. Пахан не любил театр и кривляющихся там педерастов. Поэтому никаких пауз держать не стал. Он медленно вылез из-за стола. Ему тоже было жутко. Но надо было как-то реагировать на материализацию эпоса. И Моченый пошел вперед, показывая, кто является главным авторитетом Колымы. От скрипа его протеза дубленые татуированные шкуры оторопевших зеков собрались в складки. Где-то под столом, в первых спазмах медвежьей болезни, тревожно заурчали воровские кишечники. Теплый стоял и ждал, слегка шевеля губами. Словно разминаясь перед схваткой.

Они встретились ровно в семнадцать минут одиннадцатого. Пахан остановился и внезапно протянул чуть подрагивающую руку:

— Здоров. Я — Моченый… Смотрящий я.

Загадочный ответ прозвучал мгновенно, без малейшей заминки:

— Теплый. Гуманю тут. Штоха провисла. — Расписанная диковинными узорами ладонь ответила на приветствие авторитета уверенным рукопожатием.

Такой фени пахану слышать не доводилось. Единственный глаз Моченого выкатился из орбиты, и в увеличившееся поле зрения попали жуткие татуировки запредельного политического мокрушника. Самая невинная из них могла означать что-то типа склонности к массовым самосожжениям ямало-ненцев. А большинство вообще пребывали за гранью разумного. Особенно яркие, словно только что выколотые, синие могильные кресты на щеках. Но авторитет обладал несгибаемой волей. Поэтому сознания не потерял. Он лязгнул зубными протезами и понимающе кивнул:

— Значит, завалишь нам дракона?

Теплый открыл рот. Уголовники пригнулись, бестолково суетясь, будто попав в прицел вертухая. То, что Теплый может убивать языком, на Колыме знали даже в зонах для малолеток. Моченый побледнел и попытался еще что-то сказать, чтобы исправить ошибку. Но было поздно.

— Я вашего Холодова… штохну! — загадочно изрек душегуб. — Так будет. Метеориты сыграют по полной. Оплата пройдет без задержек. А с прокурором я уж сам…

Ошеломленные зеки приоткрыли рты. Питерские гости ахнули, ни черта не понимая, но уже боясь, заодно с местным коллективом.

— Партан гуманит, — кровожадно продолжил Теплый, с вожделением глядя на свежие, еще не завешанные лапшой, уши, — а я без дела штохать не люблю…

Хриплый голос пронял сходняк до селезенок. Черный туман новой незнакомой реальности накатил на кодлу. Девственно чистые мозги рядовых уголовных авторитетов заволокло сюрреализмом. В худшем смысле этого слова. А Теплый уже грузил вагонами непознаваемые кары в прокурорский адрес. Мутный поток красноречия вперемешку с совершенно невероятной феней, рожденной в политической спецзоне, топил жалкие очажки сопротивления… На четвертой минуте ужаса Шнифт с инфарктом сполз под стол, откровенно собираясь обнять там Кондратия. Сева защищался, из последних сил напрягая брюшной пресс. Он чувствовал, что его рихтуют, но не понимал как и за что. Шашлык сидел и плакал от страха. При этом он постоянно, но тихо в чем-то клялся мамой.

Моченый успел отодвинуться от эпицентра извержения на два шага. Если бы не отмороженные в последнем побеге уши, пахан тоже рисковал не устоять. Но, на свое счастье, он не услышал и половины речи Теплого. Зато очень четко увидел ее разрушительные последствия. И все же не зря его назначили смотрящим. Моченый прислонился к стене барака и зарычал, как раненый песец. Его волосатая лапа извлекла из кучи дрожащих тел обмякшее туловище шестерки. Дикий вопль прокатился по просторам Заполярья, так что проснулись даже караульные собаки:

— Гнида-а-а!!! Пусть канает! Сделай ему волю-у-у!!!

Теплый покосился на вопящего авторитета и закрыл рот.

Болото губительно колдовских слов чавкнуло, разочарованно отпуская сходняк. Зеки разом охнули. Гнида суетливо подскочил к герою мифов. Трусливо тыкая мокрыми ладонями в спину, он подтолкнул прокурорского киллера к выходу.

Теплый шагнул за дверь, небрежно помахивая газетной вырезкой. На прощание легендарный душегуб обернулся. Горящий взор серо-стальных глаз нашел в полумраке Моченого.

— Я его штохну! — прошелестело по бараку.

Пахан оскалил съемные зубные протезы и прорычал, оставляя за собой последнее слово авторитета и в душе надеясь, что его не услышат: