Дмитрий Бавильский - Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср

После чего валится и мгновенно засыпает, не сняв носки. Проснувшись, голый и в носках, читает то, что записал, смеётся: бред сивой кобылы. Хочет вырвать листочек, но в последний момент останавливается: пусть будет. Документ всё-таки. Декларация независимости. Кредо реаниматолога, записанное в ночь после профессионального праздничка.

хочу свить свое гнездо хватит съемных квартир,

они затерты до дыр они затерли до дыр

мойдодыр анечка свали на канатчикову дачку,

доченька

видеть тебя не хочу чупа-чуп

чупа-чупс

с пузом пупс

не хочу больше видеть анечку

лана сними маечку

лана дай мне три корочки хлеба

это победа

хочу в роскошном отеле танцевать танго

с женщиной своей мечты

хочу чтобы при этом ты была одета

как королева красоты

и тэ дэ и тэ пэ

денег тоже хочу

очень много хочу

чтобы было

и ту ду и ту пу

спать хочу

врачу

иногда тоже нужно спать

оленёнок марш в кровать

Потом Олег снова проснулся. Уже вечером. Решил, что заболел. Такая пронзительная тишина. Точно за городом. Нет, ничего не болело, но. Странное ощущение. Точно заново родился.

Что-то очень беспокоило. Но не в теле, в голове. Дана. Точно, Дана! Влип, что ли? Влюбился? Так не бывает. Гагарин – не мальчик-колокольчик. Ну, увлёкся. Ну, с кем не бывает. Давно не было потому что. А что, вот ещё бы раз дёрнул. Прямо сейчас. Вот, уже стоит. Разрывает, только вспомнишь сироп между ног её стройных. Надо же…

Неожиданно телефон. Выстрелом в висок. Звенит как заведённый. Жизни радуется? Пока по частям собирался, вставал, перестал звенеть. По инерции взял аппаратик, бог-ты-мой, десять неотвеченных звонков и сообщений. Уж не конец ли света? Уж не сгорела ли пятая городская? Кто ж такой шустрый?

Один и тот же номер. Незнакомый. Кто? Голова работает плохо, иначе бы догадался. Но позвонил на незнакомый, а там – «перезвоните позже, абонент принимает ванну или спит, короче, мужик, ему не до вас, абоненту-то, вали колбаской по Малой Спасской…».

Хмыкнул, пожал плечами, немного встревоженный, позвонил в больницу на пост. Дежурной сестре, всё ли, на самом деле, нормально?

– Пять минут – полёт нормальный, – сострила дежурная сестра. Нет, не Анечка, другая. Людмила Евгеньевна. Хотя дежурить должна Анечка (Олег, почему-то помнил). – Почему не Анечка?

Просто так ведь спросил. Без всякого интереса и задней мысли. На автомате. Туго соображая: мысль одна и, как транспарант, натянута от уха и до уха.

Людмила Евгеньевна удивилась, то не знаешь, мол, Олег Евгеньевич, что Анечка наша уволилась.

– Как уволилась?

– Проблемы со здоровьем.

– Как со здоровьем?

– А крыша поехала на фоне несчастной любви.

Положив трубку, долго стоит без движения. Всё прикидывает: разговор с Людмилой Евгеньевной (милая такая барышня, бальзаковского возраста, аккуратная, следящая за собой, кажется, НЕ одинокая) ему привиделся или был на самом деле?

То есть на работу он звонил, конечно, вот и номер служебный на мониторе мигает, как последний из набранных, но вот что говорил – убей не вспомнить. Потому что пока говорил, про другое думал. Про другую.

Смешное слово «зюлейка» всплывает в розовой влаге головы. Между извилин. Откуда оно и что означает? Как то сердце с дерева, о котором поёт Бьорк. Как все те сердца, на дереве качающиеся (Олег видит внутренним зрением мульт с утрированными растениями и сердцем в виде листика-сердечка), про которые тихая-тихая песня.

Влюбился, что ли? Нет, конечно. Так как столько раз убеждался: не способен. Чтобы несло без руля и ветрил? Я вас умоляю: мгновенно включается голова, и компьютер начинает просчитывать последствия. После чего опускаются руки и всё остальное.

«В нашем-то возрасте… – много лет повторял Самохин, – влюбиться невозможно…» И что же? Влюбился ведь! Умозрительно Олег в себе сомневается, хотя всё ещё надеется. И можно сказать, что эта надежда – главное, что у него осталось, что ведёт, продолжает вести его по жизни.

Гагарин боится признаться себе в том, что боится проиг-рать. Сколько раз уже обжигался. Хватит.

«Стоит только захотеть – я смогу разбогатеть…». Стишок, придуманный на работе во время утренней пятиминутки. Взялся из воздуха и тут же прилип. Стишок шевелит губами, словно пить хочет. Или молится.

Решил записать, чтобы не забыть, вспомнил, что «худлитовский» блокнот, Мамонтовой подаренный, остался дома. Черкнул на обрывке рецепта, надо потом переписать, да так и забыл в кармане врачебного халата.

Влюбленный Денисенко грустный стоит, подпирает в ординаторской дверной косяк. Ноль мимики, ни один мускул не шевелится. Бледный, как привидение. Гагарин решил подбодрить коллегу.

– Подходит ко мне сегодня дедок один, – Олег заранее лыбится, предвкушая комический эффект. – Мол, за советом. А я истории болезни заполняю. Ну и говорю ему механически: присядьте. А сам дальше пишу. Дед или недослышал, или слишком буквально мои слова понял. Через некоторое время отрываюсь от бумаг, а он приседает раз за разом. Совсем как на уроке физкультуры. Прилежный такой…

Денисенко молча посмотрел на Гагарина. Совершенно затравленным взглядом. Олегу не по себе стало. Пожал плечами, отошёл на другой край кабинета. Уставился в плохо показывающий телевизор, в котором выступала певица Земфира. «А у тебя СПИД, и значит, мы умрём…».

Олег смотрит в окно, за которым тихушничает город, только теперь он понимает, что всеми силами старается не думать о Дане. Потому что это не любовь и даже не похоть. Просто приключение.

И он не думает, в голове рабочий полдень, белый-белый, залитый солнцем день. Но когда в кармане халата начинает дергаться куколка телефона, Гагарин хватает его, словно это раскалённый уголь. С мыслью о Дане.

Но это не Дана, это от хозяев его квартиры звонят, от ребят-медиков, уехавших в Родезию по контракту. Хорошие такие ребята, буряты, буддисты, Красный Крест. Так вот, пропали ребята-буддисты, уже неделю как ищут, оставили лагерь. Сезон дождей. Повстанцы…

Гагарин молча кивает и смотрит по сторонам на коллег, которые не слышат и продолжают заниматься привычными делами.

Только потом, много позже, вечером, до него дойдёт, что ребята-буряты – единственные, кто знает о том, что он живёт в их квартире. И если их не найдут… Лучше, конечно, чтобы их нашли…

Однако шестое чувство подсказывает, что быть этой квартире за ним. Торопливое и подленькое чувство, но есть, и как от него отказаться? Ну-ну, подумает, помается собственной промелькнувшей подлостью да и забудет, как только Дана позвонит и позовёт капризным голосом.

Номер её определится, Гагарин и поймёт: это она всё время звонила. И голос у неё не капризный, но встревоженный. Голос человека, которому важно быть услышанным. Дана слабее Олега оказалась: он только думал про неё, занимаясь повседневными делами, а она звонила весь день, встречи добивалась. Добилась с полуслова.