Андрей Бильжо - Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора

Два параллельных эфирных пространства, два параллельных кино пересекались только во времени. Во времени показа и во времени событий. Это я смотрел сериал “Адмиралъ” и кусками сериал “Исаев” через пелену своего больного воображения. Я кашлял, как Колчак.

Я глядел из большого окна отеля на Босфор. Через пелену своего больного воображения. Белые чайки пролетали на фоне серого неба. А по Босфору шли белые корабли. Более чем тридцать лет назад на советском сухогрузе “Кандалакшский залив” по Босфору шел я и, стоя на палубе, щелкал стареньким “ФЭДом” берега Стамбула и этот подвесной мост через него. Снизу, с воды. А сейчас я смотрю на тот же мост сверху, с четырнадцатого этажа. Тогда светило яркое, теплое солнце, хотя и была зима. А сейчас идет мелкий дождь и холодно, хоть и осень. А для Стамбула осень – это ведь должно бы быть как у нас лето.

Как там в песне? “Никогда я не был на Босфоре…” Это точно не про меня.

Между прочим, мои любимые венецианцы хорошо пограбили христианскую столицу в самом начале XIII века. Единая вера им этого сделать не помешала. И заповеди их тоже не остановили. Даже бронзовых коней с ипподрома уперли и на соборе Сан-Марко установили. Да и много чего еще из Святой Софии перетащили в Святого Марка. Какой цинизм! Прямо как сегодня. Уж очень рационально.

Я всегда утверждал, что природа человека по сути не менялась. Только оболочка. Так сказать, мода и стиль. Ведь всегда люди любили, ревновали, предавали, стремились к власти и деньгам, воровали, лгали, не любили правду, творили, делали открытия и воевали. И убивали друг друга в мирное время. Вот этим, последним, все-таки наши предки отличались. Они это делали раньше гораздо легче и гораздо безнаказанней. Причем убивали своих близких, родных. Детей и братьев. В Оттоманской империи султаном становился тот, кто первым убьет всех своих родственников. Очень спортивно.

Это было закреплено законом. Душили друг друга зеленым шелковым платком. Красиво, чисто и без крови. И вот в 1597 году по приказу Мехмеда III должны были быть задушены зеленым шелковым платочком девятнадцать братьев. И самый младший, совсем еще ребенок, попросил: “А можно я буду последний? Я хочу доесть каштаны”. Эта фраза так и осталась в моем больном воображении. И живет в моем уже не больном воображении до сих пор.

Нет, все-таки человек изменился. Хотя?.. Описанное выше было более четырехсот лет назад, а Сталин с Гитлером – чуть больше шестидесяти.

Задолгодо только что описанного короткого путешествия в Стамбул в Турцию я уже летал. И пелена больного воображения, точнее больной реальности, у меня уже была. Смертельной реальности.

В Анталию мы улетели тогда с женой и сыном. Это был 1995 год, начало открытия Турции отдыхающими россиянами. Сын тогда поступил в МГУ на журфак. Мы переехали в новую квартиру, в которой шел ремонт. И, довольные, улетели отдыхать.

Жили мы в маленьком отеле, и все было прекрасно. Солнце, море. Помню одного нашего соотечественника на пляже, с таким нательным крестом и с такой толщины золотой цепью, каких я потом больше никогда не видел. Как он купался – а он купался с крестом, – я не знаю. Как он не утонул? Он был очень горд собой.

Помню еще за завтраками толстого турка, и с ним – невыспавшуюся блондинку. Турок, по-моему, трахал ее круглосуточно. Бедную, молчаливую, бледную. А кормил, я думаю, только завтраками.

Через несколько дней вполне счастливого отдыха мы получили сообщение, что умер папа моей жены. В Архангельске.

Солнце не сочетается с горем. Оно усиливает его. Высвечивает. Я давно обратил на это внимание, а тогда отчетливо это понял. Трагедия особенно тяжела в полдень, в солнечный полдень, когда нет тени, когда солнце в зените.

Мы поехали в аэропорт. Билетов не было. Даже одного не было. Толпы народа. Очереди. Что-то обещали. Лететь надо было быстро, чтобы попасть на рейс Москва-Архангельск. Ничего не состыковывалось.

В далеком Архангельске Евгения Тимофеевича похоронили в отсутствие его единственной дочери.

А мы продолжали жить под солнцем Анталии. Это была какая-то вата. Как будто всё в вате и ты в вате. Реальность в вате. Горькой вате.

Мы старались вытеснить случившееся в течение нескольких оставшихся дней. Только на этот период, чтобы потом отдаться эмоциям. Конечно, тяжелее всего было моей жене. Эта боль сидит в ней до сих пор.

Анталия так и осталась неразрывно связанной с этим событием.

Из Москвы мы улетели в Архангельск. На один день. На кладбище. Мы увезли с собой в Москву медали, семейный альбом фотографий и большую, в раме, репродукцию картины Перова “Охотники на привале”. Всё. Связь с Архангельском была прервана навсегда. С городом, который так многое значил для моей жены, а потом и для меня.

Такуюформулу давно вывели архангелогородцы для описания своего города. Я впервые ее услышал от своего тестя – архангелогородца Евгения Тимофеевича Захарова.

Мы с женой собрались в Архангельск к нему на могилу. В Архангельске я не был давно. Раньше, в молодости, ездил туда на поезде, а сейчас, с возрастом, когда время стало лететь с какой-то невероятной сверхзвуковой скоростью, жаль стало его, это время, тратить на поезд. Поэтому – самолет. Не молодежь выбирает самолет. Те, кому за пятьдесят, выбирают самолеты.

Евгений Тимофеевич был поразительно спокойный мужик и какой-то очень сдержанный. Все внутри. Я увез в Москву его единственную дочь. Он понимал, конечно, что это неотвратимо. Он с этим смирился. Он должен был, по идее, меня очень не любить.

В войну Евгений Тимофеевич был воздушным десантником. У него была татуировка парашюта где-то на руке. И была еще одна татуировка. Из-за этой второй татуировки он не ходил в баню, потому что ее стеснялся. Боялся, что кто-нибудь о ней узнает. А я, когда узнал, испытал какое-то чувство восторга и невероятного уважения к этому тихому, спокойному и достойному человеку.