Анатолий Трушкин - Пятница, 13 число (сборник)

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Вот тебе и два высших образования.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. А что они, образования? Испугался чего-то – сразу черти перед глазами. У всех так.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Кроме коммунистов?

ПЕТР ИВАНОВИЧ (не сразу) . Сейчас и у коммунистов.

Душераздирающий крик.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ (крестится) . Что это?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Что ты крестишься?

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Что это было?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Зачем ты крестишься?

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Что это было?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Не знаю… Убили кого-то.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. А-а… Тогда ничего.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Или молодежь балуется, у них сейчас такой юмор, что волосы дыбом.

Возвращается Игорь Алексеевич – голова в крови, в руке какая-то колотушка. Идет неуверенно, то в одну, то в другую сторону.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Лоб в крови! (Крестится.)

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Что со мной?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Мы не знаем. Вспоминай. Ты попрощался, поехал домой…

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Да… Пошел за кулису. Ты проводил меня… Ушел… Там коридор… Никого нет… Я побежал.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Зачем?

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Чтобы побыстрее выбраться отсюда, мне здесь не нравится.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Побежал, и что?

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. И бегу себе, бегу, бегу… И вдруг кто-то в лоб мне со всего размаха.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Кто? Ты сказал: никого там не было.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Не было… Со всего размаха. Очнулся – кровь на голове, передо мной стеклянная дверь, закрытая, рядом вот эта колотушка. Я стал звать на помощь – никто не откликнулся, не подошел, чтобы помочь.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Не те времена.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Я встал и к вам. Голова трещит.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. У меня с утра болела голова, жена дала с собой таблетки. Прими одну.

Игорь Алексеевич запивает таблетку водой.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ты с разгона влетел башкой в закрытую стеклянную дверь. Только и всего.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Да?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Да.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Только и всего?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Да.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. А мне достаточно. (Вопрошающе смотрит на Владимира Николаевича.)

Владимир Николаевич разводит руками.

Володя, нам отсюда не выйти… Никогда.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Перестань.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Ни тебе, ни мне… Нас заманили. Мы – покойники.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Не паникуй.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ (куксится) . Никогда не выйти, я чувствую. Я чувствую, Володя! Это конец.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Возьми себя в руки! (Поет.) «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда».

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Ты никогда больше не дозвонишься до жены, никогда больше не услышишь ее голос, никогда больше не увидишь свою дочь… мать, отца, брата.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Как тебе не стыдно?! (Крестится.)

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Почему ты крестишься? Ты же образованный человек.

Владимир Николаевич кивает, крестится.

ПЕТР ИВАНОВИЧ (в зал) . Неделю назад лечу в самолете. Летят в основном ученые: физики, химики – все атеисты. Девочка лет пяти спрашивает бабушку: «А что, если наш самолет сломается и упадет на землю?» Та молчит. Она снова: «Что, если самолет упадет?.. А если самолет упадет?..» И все: «Де-воч-ка, не говори так! Не надо!» Ни во что не верят, но на всякий случай, чтобы не накликала беды.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Мы погибнем, я чувствую… Прощай, Володя, прости за всё.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Помолчи.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Если останешься жив, скажи моей жене…

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Пусть не печалится. Через год выходит замуж.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. А еще скажи…

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Помолчи!

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Не понимаю, за что… За что?!

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Мы Бога прогневали. Не так живем.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Это верно, не так.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Чем не так?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Воруете.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Кто?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вы.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Кто – вы?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вы все.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Неправда! Не все. Наверху воруют, внизу воруют… посередине воруют. Но на самом верху и в самом низу – нет! Там родники, там горный воздух, там спасение. Так что ты не прав, воруют не все. (Машинально берет записку, читает.) «Все». Одно слово в записке – «все»… Совпадение.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Да нет, воруют так, что на совпадение не похоже.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Лжем, завидуем, угодничаем, подличаем…

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ (в зал) . Хана всем, отсюда никто не выйдет! Ни один человек. Видели картину «Гибель Помпеи»? Никто не спасся. Нас откопают через две тысячи лет. Может, они там, в Помпеях, тоже все лгали и воровали по-черному и думали: «Ничего, сойдет как-нибудь». Не сошло.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ (крестится) . Господи, прости мне прегрешения мои и помыслы мои нечистые. Сделай, Господи, так, чтобы темные силы отступили от меня.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. И от меня.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Дай мне, Господи, еще один шанс, я исправлюсь.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. И я.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Прости меня, Господи!

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. И меня, Володь.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. И его, Господи. Мы, Господи, будем честно делать дело, к которому ты призвал нас.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Попробуйте хотя бы не врать никогда людям.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Попробуем никогда не врать хотя бы людям… Тьфу ты. Ты, Господи, еще будешь гордиться нами.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Ты не пожалеешь, Господи, я тебе точно говорю. Ты так обрадуешься, когда мы переродимся, ты не узнаешь нас, ты даже не представляешь, Господи, как мы изменимся.

Молчание.

Поздно, нам отсюда не выйти. (В зал.) Вам тоже.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Помолчи, а!

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Мне тридцать семь лет, как Пушкину. (Щупает голову, смотрит на ладонь.) Сколько в человеке крови?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Десять литров.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Пять вытекло.

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Нет, в человеке пять литров.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Значит, последние капли.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ (Петру Ивановичу) . Что еще в записках?

ПЕТР ИВАНОВИЧ (достает записку, читает) . «Чтобы спастись, надо принести жертву». (Всматривается.) Или «в жертву». Короче, требуют принести кого-то из вас в жертву.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Почему из нас?

ПЕТР ИВАНОВИЧ. Больше некого.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Ерунда! (Поет.) «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке, а мимо пролетают поезда». (Владимиру Николаевичу.) Отойдем в сторону.

Выходят на авансцену.

Если кого-то из нас, то тебя.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Почему меня?

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Потому, что всегда приносят в жертву лучшего. Ты – гений!

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Я – графоман.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Ты – редкий талант, такие рождаются раз в сто лет.

ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ. Я – бездарность, Игорь, полная бездарность.

ИГОРЬ АЛЕКСЕЕВИЧ. Нет, искренне говорю, нет. Это в тебе играет скромность, еще одно твое большое достоинство. Ты – лучший из всех.

Читать дальше