Вячеслав Верховский - Я и Софи Лорен

Цыганок я, Славонька, не перевариваю. Однажды нагадали мне не то. С тех пор я по нагаданному и живу…

Я пеку такие торты, как никто и как никак.

Мне, Славонька, повезло, мне жара не страшна. Я могу отдыхать в тени собственного носа. Я знаю, вам смешно. Но мой нос рассчитан не на это…

У нас в синагоге шизофреник на шизофренике. Согласитесь, Славонька, но ведь это же разврат!..

Вы думаете, Славонька, что я плачу по поводу несправедливости. Нет, Славонька, как раз по поводу справедливости: я ее оплакиваю…

А вчера меня оскорбили. «А у вас кривые ноги!» Но я, Славонька, не заплакала, а не растерялась: «Таким ногам, между прочим, я училась у вас!»

Славонька, не хотела, но сигнализирую: вы дарования такого среднего, что не про вас будет сказано…

О, теперь я знаю, что такое справедливость! Так, вчера меня обворовали. И тогда, Славонька, я подумала: ну что ж, побеждает сильнейший…

Ах, Славонька, иногда вы произносите такое!

Согласитесь, Славонька, что язык, завязанный на бантик, это не только красиво, но и молча…

Представьте, Фимка время знает наизусть! Я: Фимочка, который час? Отвечает: семь. Проверяю. Это ж надо: ровно!

Ну надо же, привидится такое! Если не будете вы думать о плохом, оно придет к вам тоже не раздумывая…

Вчера Фимке запретили ругать матом прихожан. Но природа берет свое. Уже сегодня слышала сама: вы не поверите, но он их матом хвалит. Мягко говоря, он не дурак…

У вас в кабинете, Славонька, такой бардак, что тараканы должны вам ноги целовать! А я такая чистюха, что забыла их и видеть…

А однажды зимой у меня вдруг запотели очочки, я протерла, глянула на зиму – а это лето…

Почему я, Славонька, хожу по похоронам? Если с покойником не попрощаешься, значит, скоро с ним увидишься опять.

Я страшно переживала, что эта Дуся ходит в синагогу. Она же русская по папе и по маме! Как узна ю : раввин ее простил. Тогда конечно. Лучшая подруга!

А другая прихожанка говорила: «В Кировоградском музучилище я училась с Игорем Крутым, но прошу вас – только никому!» И тут я, каюсь, Славонька, сдержаться не смогла: «Скажите честно, вы хотите, чтоб я проболталась?!»

Славонька, негров неграми называть нельзя, это расизм. А нужно просто и доходчиво: темные люди они…

Раньше, Славонька, я не знала, что я нефотогеничная. Уродка и уродка. А теперь я знаю, меня Фимка научил: нефотогеничная – это когда птичка вылетает – и, пугаясь, залетает обратно…

Злые люди интересуются про вас и про меня: а какая разница в возрасте? А действительно, Славонька, какая нам разница?!

В синагогу позвонила одна старушка, чтоб поторговаться: «А если, между прочим, я умру, то сколько это будет стоить, а?» Глухая, а туда же – умирать. Похоронщик в трубку ей кричит: «Бесплатно, вам бесплатно!», но выхватывает Фимка: «Вы не верьте, если б хоронили забесплатно, в Донецке не осталось бы евреев!»

Знаете, Славонька, что о вас говорят? Только сядьте, а не то взлетите. Ангел вы!

– Славонька, оставьте ваш автограф!

На что я ей крепко пожал руку.

– А автограф?!

– Рукопожатие, Лиля, это тот же автограф. Но как воздушный поцелуй.

– А не проще ли, Славонька, поцеловать, как в жизни, чем расписываться в собственном бессилии?..

Я не поверил в сон впервые в жизни: все, что делал я во сне, – на меня ну совершенно не похоже. Кто автор сна, пришедшего мне в голову?!

Когда первый лист упал на землю, ох, и стыда же было, и позора: «Как же так?! Оторваться от родного коллектива!» А оказалось, он возглавил коллектив. Но коллективу уже было не до этого…

– Хочешь? – спросили меня.

– Я подумаю.

Ушел. Прибегаю:

– А что, сказать «хочу» еще не поздно?

– Нет! Пока еще не поздно, говори.

– Ах, не поздно… Ну тогда я еще подумаю…

Дайте мне точку опоры! Честное слово, я ничего не буду переворачивать, а только прислонюсь и постою…

«Он не представлял художественной ценности – и я его убил».

Надорвался миллионами ворочать.

Вечером:

– Лиза, тебя проводить?

– Нет, я буду бояться сама…

Я так чихнул, что потерял равновесие и упал на четвереньки. Так миллионы лет ушли насмарку…

У соседей появилась собака. Псу дали такое мудреное имя, что их бабке, которой сразу же поручили пса выгуливать, всякий раз приходилось лезть в карман и звать домой… ну как его там… Сартра – по бумажке.

Задумал гениальный рассказ. Начал писать – и не могу. Боюсь испортить.

По желанию трудящихся Донецка и в связи со 160-летием со дня рождения Петра Ильича Чайковского проспект Ильича, названный в честь В. И. Ленина, решено не переименовывать. Но уже в честь П. И. Чайковского.

По городу едет троллейбус, с табличкой на боку «Учебный». Ну а в нем – пассажиры. Так какой же он «Учебный»? Ну и ну!

Подъезжает к остановке. Я хотел было войти, а мне:

– Куда вы прете?! Это же «Учебный»!

Я в оторопи:

– Вот же, пассажиры!

– А это не пассажиры. Это ученики пассажиров. Вопросы есть?

Вопросов больше не было…

– Как жизнь?

– Никак.

– Тебе везет!..

Люди стали настолько другими, что, по-моему, это уже и не люди…

Мне уже за сорок. И недавно…

Ночью проводница будит:

– Вам вставать!

Я спросонья:

– Ма, еще минутку, ну пожалуйста!..

Глядя на Полину, я снимаю по два урожая эстетического удовольствия в год. Мог и больше, но она молчала только дважды…

Сидят, балагурят. И тут вошла она. Все затихают: о, это серьезно!..

Уже три дня себе не нравлюсь. Это ж надо! Неужели разлюбил себя? Куда ж я дену отшлифованный годами эгоизм?!

Музы – пушкам:

– Молчать!

Был я у нее – чуть не свихнулся. Потому что я увидел. У нее на стенке. Левитана!

Едва не подлинник!

Я бы спер с невероятной легкостью, серьезно! Но я же благородный человек. И, по сути, это было единственным, что меня сдерживало…

«Это такой юмор, что смехом его можно только осквернить…»

Как-то у Мессалины спросили, почему она так часто меняет мужчин.