Маргарита Антонова - Маринкины истории

Вместо вступления

Невысокого росточка, худощавая женщина, сидела на полу мансарды, прислонясь к стене, и что – то писала на листе бумаги. Время от времени она поднимала голову и смотрела в окно, покусывая кончик ручки. Делала она это машинально, полностью погрузившись в свои раздумья.

Большие зеленые, в серой окантовке с капельками рыжего, глаза в обрамлении черных длинных ресниц, задумчиво смотрели вдаль. Иногда она проводила рукой по коротким темно русым волосам, взъерошивала их и снова приглаживала. Мысли женщины неровной, а иногда, корявой вязью ложились на бумагу.

Марина, так звали женщину, писала свою книгу. Черновик уже написан, но нужно придумать название. Уже несколько дней она билась с этой задачей, отметая один вариант за другим.

Вдруг в глазах полыхнули искорки удовлетворения, она улыбнулась и старательно вывела ровными буквами: «Маринкины истории».

Марина писала о детстве, юности, о более зрелых годах, выметая из памяти трудные, печальные и плохие моменты. Когда-нибудь, быть может, она напишет о чем – то подобном, но сейчас ей хочется написать хорошую, светлую и смешную книгу, чтобы в грустные моменты достать ее с полки и окунуться в мир тепла и смеха, понежиться в объятиях приятных воспоминаний.

Оба села ничем особо не примечательны. Обычные простые дома, в основном из дерева. Встречаются каменные, но их не много. В каждом дворе: дом, кухня – малогабаритный домик, где сельчане проводят все дни летом, подсолтенка (или беседка), банька, сарайчик, уличный деревянный туалет (второе по значимости после дома сооружение). У всех сады – огороды. У кого курятники, у кого свинарники, у кого коровники или, вообще, все вместе взятое.

В Образцово, когда начинались первые теплые весенние дни, появлялись тонкие травинки, жители сгоняли своих коз и баранов на задворки села, в одну отару и пастух уходил с ними в степь.

На закате отара возвращалась. «Умная» скотина шла домой самостоятельно, а за «неумной» приходили хозяева.

Жило у нас в ту пору семейство коз: коза и три козочки, потом прибился чей-то козел. За ним никто не приходил, никто не искал его, и он так и остался жить у нас. Славный был козел, не то, что наша Катька. Зараза.

Вспоминая про нее, я сразу вспоминаю «Тимура и его команду», ту девчонку, которая вечно бегала за козой. Один в один я. Каждый раз возвращаясь с пастбища, эта … Катька, своенравная и, мне даже казалось, ехидная, коза уходила со стадом «умных» животных в другой конец села и всегда к одному и тому же дому. Нет, глупой ее назвать нельзя, она просто измывалась надо мной всеми доступными ей средствами.

Мне приходилось ходить за ней каждый вечер. Ни разу сама домой не пришла! Поначалу я гнала ее впереди себя хворостиной, но была в ней одна подлость – она внезапно брала разбег. Я за ней. Разгонимся обе, а она ррраз – и свернула резко в другую сторону, а у меня тормозной путь только метров двадцать. Пока остановлюсь – она уже в каком-нибудь переулке траву щиплет.

Я привязывала ее за рога, тащила за собой, как атлет самосвал. И на себе таскала. И на тележке возила…

Это была не коза – это было наКАЗАние.

Как-то раз отправил меня дед ее подоить.

Я взяла большую эмалированную кружку, ведерко с чистой водой, чистую тряпочку – вымя обмыть. Подхожу к ней, приспосабливаюсь с боку. Она все время вертится и не дает себя обмыть.

«Что же делать?» подумала я.

Тут на глаза мне попалась веревка. Я привязала ее за рога плотно к заборчику, прижала вторую ее часть своим телом к тому же заборчику. Обмыла, стала доить.

Я дою, она траву жует. Ну, вот спинным мозгом чувствую – не к добру она стоит так покладисто. Поднимаю я кружку с земли … и, в этот момент, она мне копытом залазает в кружку!

Молоко пролилось. Я выдохнула пару залпов огня. Вылила остатки на землю, ополоснула кружку. А она опять стоит, травку жует, как ни в чем не бывало.

Захожу сзади. Раздвигаю ее ноги, ставлю на землю кружку. Опять дою. Еще литр надоила. И что бы вы думали? В четко рассчитанный момент, когда кружка уже двигалась по заданной траектории от нее ко мне, она мне в нее наваляла! Видно давно хотела, но берегла для этого момента. Я снова вылила молоко. С обиды и злости настучала этой кружкой ей по рогам и, несолоно хлебавши, ушла восвояси.

– А где же молоко? – спросил дед, когда я с хмурым лицом поставила перед ним пустую кружку.

– У Катьки своей спроси! – с раздражением в голосе ответила я.

И рассказала ему, как прошла дойка. Дед долго смеялся.

Когда позже дома прошелся разговор на тему: брать телку или не брать, я отчаянно молилась, чтоб даже не вздумали. Мало мне одной козы что ли?

А вот козел был! Ласковый, добрый, любил танцевать (забирался по ступенькам и запрыгивал на крышу бани, чтоб его видели все, кто шел мимо нашего дома) и любил чесаться. Козлятки были по-детски непоседливы, и тоже добры и милы.

Одна Катька кровь мне пила нещадно.

Как много тогда было детворы в селах!

Мы, как муравьи – лазали, где непопадя: и по заборам, и по деревьям, и по мусорным свалкам, валялись в песке, купались…

Мне было лет пять – шесть (в школе я еще не училась), а двоюродному брату Сережке (моему брату, моему другу и моему «сотворильнику») восемь – девять. Лето. Жара. И, кстати сказать, проказничали мы в основном всегда летом. Сезонное что ли у нас это было?

Идем мы по улице, от безделья пинаем камушки. Я нашла старую перегоревшую лампочку. Подбежала к ней, разбила ее о землю в сторонке от дороги, отбила хорошенько осколки от цоколя.

– Сорри какая! – я зажмурила один глаз, а ко второму поднесла цоколь «внутрянкой» к себе. Когда так через цоколь смотришь на солнце, там внутри что-то такое переливается каким-нибудь одним определенным цветом. У каждого цоколя был свой цвет. Мы собирали лампочки, иногда утаскивали из дома вполне себе еще рабочую лампочку, разбивали их, осторожно отбивали оставшиеся осколочки, чтоб узнать какие цвета нам попались на этот раз.

У нас уже целая коллекция была – можно на выставку отправлять. Но вот, если родители хоть раз увидели, как мы лампочки иногда выкручиваем – таких бы нам оваций отвесили. Потому (и не только!) наука партизанства нам была хорошо знакома. Это сейчас надавать ребенку по мягкому месту – арест и тюрьма, а в дни нашего детства – это был вполне гуманный способ воспитания. И хорошо еще, если только рукой и только по заднице…

Возвращаемся к нашему ленивому бездельному шествию.

На мне были майка и шорты (другой одежды я не воспринимала), на брате тоже майка и шорты. Идем, плетемся, думаем – чем заняться. И, знаете, преступления очень часто нас сами находили.