Олег Соловов - Жирик: История не одной жизни. Повесть о настоящей собаке

Такса Реди. Она, как и я, жила в доме, а не в будке. На улицу выходила часто, гуляя без поводка. Она видимо пользовалась полным доверием своей пожилой хозяйки. И не зря. Прогуливаясь на своих коротких ножках, она постоянно держала в поле зрения свой участок. И при малейшей угрозе моментально оказывалась на посту. Несмотря на ее небольшие габариты связываться с ней не рисковали и крупные псы. Но охрана территории для нее была лишь добросовестно выполняемой обязанностью. Страстью ее было ловить бродячих котов. Гонялась она за ними с неожиданным проворством, могла часами сидеть под деревом и караулить. Поймав, хладнокровно прокусывала им шеи. Не ела, в клочья не рвала. В общении с нами была веселой, игривой и доброжелательной. Была любителем и мастером рассказывать анекдоты.

Сербернар Елкан. Он, наверное, был самым большим на улице. Даже больше Пирата. Характер имел несуетливый, но злой. Был одним из псов, способных напасть на человека, повалить его, а может быть и загрызть. Случая проверить, к счастью, не представилось, но, судя по тому, как Елкан перекусил пополам зашедшую в зону его досягаемости дворняжку, он был реально способен на убийство. Хозяева Елкан одними из первых поселились в деревне на постоянное жительство. Лет десять назад Елкан появился здесь вместе с ними трехмесячным щенком. Вся его жизнь прошла на цепи возле их небольшого дома, побегать даже по участку ему не позволяли из опасений, что огромный пес легко преодолеет забор и чего–нибудь натворит в деревне. Но даже сидя на цепи Елкан был известен всем. Во время вечерних бесед, когда каждая собака со своего места гавкает и этим вливается в обсуждение произошедших за день событий, и собачьи голоса сливаются в суммарный перелай по деревне, содержащий уже общее собачье мнение, тон часто задавал именно громкий бас Елкана. И не случайно: как старожила и здоровяка его уважали и побаивались домашние псы, а бродячие собаки старались и вовсе не подходить близко к их дому.

Однажды он был на глазах у нескольких бродяжек бит хозяином. Получить от хозяина несколько пинков – для собаки дело привычное. И хотя шавки злорадно растрезвонили на всю деревню, никто не придал этому особого значения. Кроме самого Елкана. Он счел удары публичным унижением, уронившим его авторитет. В собачьих перелаях он стал искать насмешки в свой адрес, ему казалось, что все только и обсуждают его падение. Характер сенбернара испортился окончательно. Он перестал участвовать в наших вечерних беседах, ни с кем, даже с хозяйскими псами, по–нормальному не общался, лишь скалился и рычал. Унижение, если оно известно и обсуждается, становится многократно значимее. И для Елкана все стали виноватыми. Он замкнулся в себе и затаил обиду, как бы ожидая своего часа. Даже с собственным хозяином вел себя подобным образом. Молчаливо признавал его первенство, вроде со всем соглашался, но жил с камнем за пазухой.

К моменту моего знакомства с Елканом у него начались возрастные проблемы со здоровьем. Лапы потеряли упругость, шерсть – блеск, голос стал хриплым. Выглядел он усталым и угрюмым. В один из моих первых побегов из ограды я подошел к нему познакомиться. “Отвали, щанок. Не подходи – тогда не трону” – был его ответ.

Джерри. Чистопородная немецкая овчарка. Некрупная, лишь несколько больше меня. Короткая, черно–рыжая шерсть с блестящим отливом. Очень ответственная, относительно службы хозяину. Готовая всегда выполнить его команды, которых она знала множество. Порой ее хозяин злоупотреблял добросовестностью Джерри: он бросал на землю шкурку, говорил “нельзя”, чем заставлял собаку подолгу сидеть возле куска колбасы или вкусной косточки. Джерри слушалась, истекая слюной. И даже не просила шкурку. В общении с другими собаками держалась с большим достоинством, но без заносчивости и отчужденности, холодно–доброжелательно. Хотя она жила на улице, не в доме, цепью ее не унижали. Джерри свободно передвигалась по своему участку, могла заходить в дом или гулять за оградой. Никогда не лаяла попусту. За пределами своего участка первой не скалилась. Держала в памяти список постоянных гостей, обозначенных ее хозяином как “свой”. Они могли заходить в калитку и дом беспрепятственно. Мой хозяин и я входили в список “своих”, и нередко навещали хозяев Джерри. Тогда и Джерри принимала меня по–приятельски, но внимательно следила за мной, метки ставить не позволяла, если ее хозяин давал шкурку именно мне – терпела, если шкурку просто бросали на землю, скалилась и съедала сама.

Другие могли пересечь границу участка только по разрешению ее хозяина. Здесь ее ответственность граничила с безрассудством. Однажды она, не задумываясь, сцепилась с двумя овчарками–кавказцами, прогуливавшимися возле их дома. Каждый из псов был раза в два больше Джерри, они бы просто порвали ее, если бы не выстрелы хозяина.

Среди деревенских собак был свои нормы поведения и чести. Заходить на чужой участок можно только с разрешения охраняющего его пса, следует помогать друг другу в отлаивании незнакомых людей и бродячих собак. Бродячие псы – общий враг, от них надо защищать соседей–людей и друг друга. Брать еду можно только у тех людей, с которыми твой хозяин в хороших отношениях и в его присутствии, воровать еду и шкурки у соседей – категорически нельзя. Задирать ногу на чужой забор, за которым твой коллега – высшее оскорбление, лаять на чужого хозяина, если только он не пытается без спроса перелезть через твой забор – бестактность.

Кодекс этот не предусматривал никаких санкций, кроме осуждения, но большинство хозяйских собак, особенно в части не касающейся еды, соблюдали его. Иное дело бродячие собаки. Никаких правил у них не было. Бегали они стайками, могли с одинаковым удовольствием вместе кидаться на домашнего пса и без всякого повода грызться между собой. Бродяги подкарауливали нас на улице, нападали, если имели перевес. Дразнили нас, подходя вплотную к забору, из–за которого мы не могли вылезти, задирали на него ногу. Схватки были частым явлением. Бродяги брали числом и злостью, домашние – сытой силой и уверенностью в своей правоте. Разобщенность заборами и цепи мешали нам дать им достойный отпор, но если возможность появлялась, никто из нас не упускал ее. Драки были жестокие, до крови, и даже смерти. Бродячие псы никому не служили и ничего не охраняли, и мы не считали их полноценными собаками. Они отвечали тем же, называли нас обожранными свиньями. Они были грязными и нечесаными, но нас презрительно сравнивали с беспомощными зажратыми котами, а сами рылись в помойках в поисках еды. Они надсмехались над нашими ошейниками, но каждый мечтал заиметь его. Они не упускали случая облаять людей, наверное, втайне надеясь, что те оценят их лай, как лай потенциального охранника и появится шанс обрести хозяина. Некоторые из нас иногда завидовали их свободе, но никто не хотел обрести ее, став бомжом.