Павел Гушинец - Пора в отпуск

– Ну почему ты так медленно?

– Извини, баб, тапочки искал. Чего тебе?

– Принеси что-нибудь послушать, – попросила бабушка. – А то я совсем не знаю, что у тебя там в комнате играет. Вопли какие-то.

– Что принести?

– Ты же покупаешь какие-то кассеты всё время. Вот и принеси одну.

Я поплёлся в комнату и с тоской уставился на полочку с кассетами. Что ей принести? Металлику? Исключено. Там на обложке черепа со скелетами. АС/ДС? Бабушка в обморок упадёт. Айрон Мейден? Не лучший выбор. Сектор Газа? Мне кажется после этого мои кассеты отправятся в мусорное ведро. Наконец остались только две кассеты. Цой и «Любе» Расторгуева. Я недолго поколебался в своём выборе. Творчество Николая Расторгуева показалось мне ближе для бабушки. Взял «Карпаты» за отваливающуюся ручку и потащился обратно.

– Что это? – бабушка с подозрением посмотрела сквозь очки на поцарапанную кассету. На кассете был изображён сам Расторгуев с наганом в руке. За его спиной стояли мертвые с косами, у ног примостился мрачный тип, весьма похожий на Феликса Эдмундовича.

– Это «Любэ». Очень модная сейчас группа. Альбом, правда, позапрошлого года. Но ещё слушают.

– Включай.

Магнитофон кашлянул, захрипел динамиком и начал играть. Играл он плохо, с подвываниями, на участках, где плёнка была зажёвана, тормозил и норовил пожевать снова.

Бабушка с брезгливой миной прислушалась к воплям «Атас!» из динамика и осуждающе покачала головой.

– Гадость какая-то.

– Это не гадость, – мигом завёлся я. – Это модная музыка.

– У мамы бы уши в трубочку скрутились.

– Так это у мамы. Мне нравится.

– Не то тебе нравится.

Короче, слово за слово – поругались. Я забрал магнитофон и ушёл в комнату, хлопнув дверью. Настроение испортилось необратимо, и даже появление на следующей странице книги долгожданной блондинки не поправило его.

Может, надо было Цоя принести?

Я немного подрос, и в тридцать лет у меня родилась дочь. Эпизод с бабушкиной критикой моих музыкальных вкусов врезался в память, и ещё тогда я поклялся, что никогда не буду критиковать предпочтения своих детей. Хочешь русскую попсу – пожалуйста, в слова текстов я точно вслушиваться не буду. Хочешь рэп – потерплю. Дабстеп, прости Господи, ну сделай тише, чтобы у папы мозг не взорвался, а так слушай, конечно. Какой Бибер? У нас тоже такой дурачок был. Дэцлом звали. Что значит, это не одно и то же? Ну ладно, конечно папа ничего в музыке не понимает.

А неделю назад это чудо услышало песню Кобзона «И Ленин такой молодой…», зафанатело, скачало с десяток аналогичных композиций, а теперь ходит и распевает бодрым голосом «Любовь, комсомол и весна!», «Взвейтесь кострами, синие ночи!», «Страна моя, Москва моя!» Ну, семнадцатый год на дворе. Может, магнитные поля какие-то?

Бабушке бы понравилось.

Мы, студенты медицинского университета, любили непрофильные предметы. На философии можно было вволю выспаться, внимая успокаивающему голосу импозантного седовласого преподавателя. На социологии можно было «нализаться» невыученной физиологии, а однажды на жутко трудной сессии чудесный предмет «Этика» спас мою стипендию.

Как же отдыхал наш мозг, перегруженный заковыристой латынью и основами медицинской физики, пропуская через себя учение Гегеля и Канта. К слову, ничего, кроме имён этих великих деятелей, я не запомнил. Ну и ещё помню, что Кант умер девственником, не пожелав тратить жизненную энергию на всякую чепуху.

А вот моя однокурсница Оля жутко невзлюбила экономику. Она искренне не понимала, как человек, затолкавший в память патанатомию и сдавший её на отлично, может найти в голове место для добавленной стоимости и дебета с кредитом. Поэтому экономику она не учила из принципа. Мол, в жизни ей это не понадобится, а для дальнейшего развития биохимия важнее.

Экономику у нас преподавала пожилая строгая дама. В медицинский её позвали на полставки, никто её тут не ценил и не боялся, поэтому дама была очень на нас обижена. Чувствовала себя как учитель пения в школе. Вроде и преподаватель, а вроде клоун с баяном. Студенты на её парах учили всё, что угодно, кроме экономики, а когда она поднимала скандал, смотрели честными глазами будущих хирургов и не понимали, чего она так волнуется.

И вот наступил день сладкой мести. День экзамена по экономике. Дама полгода копила злобу, составляла списки жертв и даже купила новую ручку для двоек. Приходит на экзамен наивный поток медиков, только что отстрелявшихся по патанатомии. Все ждут лайтовых оценок, проходных баллов. Естественно, никто ничего не учил. Ну, кроме Лёхи. Лёха у нас краснодипломник. Да ещё Ирки. Ирка просто заучка.

Выходят из кабинета первые студенты с круглыми глазами. Удивлённо смотрят в зачётки. А из кабинета экзаменатора доносится: «неуд!», «Неуд!», «НЕУД!», и зловещий торжествующий хохот. И тут началась паника. Из воздуха возникли какие-то учебники и методички. Коридор погрузился в мрачную зубрёжку. Студент-медик может японский язык за ночь выучить, он такой. А уж экономику и подавно. В потоке сдающих возникла заминка. Никто не хотел идти следующим. Каждые пятнадцать минут – это ещё десяток вопросов, которые можно успеть пробежать.

Оля в трауре. Экономику она не знала и не учила, сессию сдавала на отлично и уже предвкушала хорошую стипендию и летний отдых. А тут такая подлянка. Кроме того, на последних занятиях по экономике она умудрилась неслабо поругаться с преподавательницей. Та застала Олю за изучением очередного «цикла Кребса» на задней парте и жутко возмутилась. Пообещала громы и молнии, и припомнить на экзамене. Оля тогда посмеялась. Сегодня ей было не до смеха.

Напряжение нарастает. Где-то уже рыдает отличница Танюша, испортившая зачётку тройкой. Мужская часть потока в третий раз бежит курить, женская – в пятый. И тут в коридоре появляется Олин будущий супруг Сергей. Сергей – студент экономического факультета БГУ, потому что два медика в одной семье это уже чересчур. Да и парней на лечфаке так мало, что за ними очередь выстраивается.

– Чего все такие кислые? – удивляется Сергей. – Ты же говорила, что у вас экономика проходной экзамен, законная «пятёрка».

– Все так думали, – бурчит Оля. – Иванова, зараза, валит.

– Иванова? Не Светлана Геннадьевна?

– Она самая. А что, ты её знаешь? – оживилась Оля.

– Конечно, знаю. Это мой любимый преподаватель. Она мне в прошлом году «отлично» поставила.

– Серёженька, – голос Оля стал многообещающим. – А не мог бы ты с ней поговорить.

– Запросто, – пожал плечами Сергей. – Только досиди до двенадцати. Она обычно перерывы устраивает. Чай пьёт.

Оля забилась в угол и на все призывы однокурсников идти следующей отвечала исключительно отказом.