Алексей Курилко - Детеныши любви. Cборник лучших рассказов и эссе

– Старик, – отчеканил Лисовский, – ты явно стремишься стать отцом.

– Да ну тебя, – отмахнулся Сергей. – Я с тобой серьёзно говорю…

Во время следующего перекура Виктор предложил:

– А что если тебе составить список? Список всех «за» и «против». Американцы постоянно там делают!

– Список за и против?

– Берёшь листок бумаги. Чертишь посредине линию. Слева плюсы, справа минусы.

Сергей помахал перед лицом рукой, пытаясь чуть разогнать сигаретный дым, чтобы получше рассмотреть лицо Виктора.

– Ты прикалываешься? – спросил он его. – На фига мне этот долбаный список?

Лисовский пояснил:

– Во-первых, ты сам определяешься – хочешь ты ребёнка или нет. Определившись окончательно, ты ознакомишь со списком Нину…

– Марину.

– Тем более! Ознакомишь её со списком. Она увидит, что твоё решение глубоко осмысленно, глубоко и всесторонне. Не последнее влияние окажет твоя мужская логика. Или пусть в противовес твоя Мария…

– Марина!

– …составит свой список. Список Марины.

– Это идиотизм, – сказал Сергей. – Я просил совета…

– Ты получил его, старичок.

– Меня интересовало твоё мнение…

– Но я не объективен. У меня уже есть дети…

– То есть ты за?

– Нет, я против. Но только потому, что у меня их слишком много. Вот если бы у меня был всего лишь один говнюк… Хотя нет! Один говнюк – уже много. Особенно в первое время. И особенно по ночам!

Сергей устало вздохнул и вдавил окурок в пепельницу.

Обеденный перерыв они употребили на составление списка.

– Давай, – начал Виктор. – Какие за?

– Никаких, – твёрдо ответил Сергей.

– Не торопись. Подумай.

– Ну хорошо. Этого хочет Марина.

– Записываем. Раз. Что ещё?

– Ну… продолжение рода… как бы…

– Точно. Два.

– Родители будут довольны… наверное… Внуки и всё такое…

– Прекрасно. Что ещё?

– Вроде всё.

Виктор закатил глаза, подумал…

– Ещё, – напомнил он, – за каждого спиногрыза государство даёт бабло.

– Нет, – возразил Сергей, – этот пункт вписывать не надо.

– Хорошо, тогда так. Когда тёлка требует уйти от жены к ней, ты всегда можешь сказать: «Прости, я не могу позволить, чтобы малой рос без отца».

В конце концов худо-бедно, но список был составлен. Шесть – за, шесть – против. Сергей был подавлен.

Но по дороге домой он решил, что будет решительно против рождения ребёнка и выскажет – чётко и аргументированно – категорическое «нет». Или… Наоборот! Он скажет, что согласен. Ради неё. Нет, ради них. Или…

Однако дома его ждал сюрприз. Он не успел переступить порог, как Марина, едва сдерживая слёзы, сообщила, что он может теперь понапрасну не беспокоиться: тест показал, что она не беременна.

Сергей бросился её успокаивать. И лишь только он начал произносить слова успокоения, Марина разрыдалась.

– Я хотела ребёнка, – призналась она.

– Знаю, – шептал Сергей, обнимая её. – Я тоже. Ты не поверишь, если бы тест был положительным, я бы не был против.

– Правда?

– Да. Я весь день думал об этом. Взвешивал. Конечно, навалились бы всякие трудности, но мы уже взрослые люди… Я был бы рад… Особенно если бы родился мальчик.

В эту минуту он почувствовал, что не лжёт. Он искренне поверил сам себе, своим словам… Да, он хотел бы сына. Почему нет?

– Ладно, – сказала Марина, отстранившись и утирая слёзы. – Что ты хочешь на ужин?

– Всё, что ты приготовишь.

Пока Марина занималась приготовлением ужина, Сергей переоделся в домашнее.

Настроение было приподнятое. Жизнь не только наладилась, она улучшилась. Так всегда кажется после небольших бытовых потрясений, особенно если они устранились сами по себе, без каких-то видимых последствий.

Зазвонил мобильный телефон. Сергей глянул на дисплей – номер был незнакомый.

– Да, – ответил он на звонок.

– Здравствуй, Сергей…

Голос был женским и показался знакомым.

– Это Анжела, – сообщил голос. – Не знаю, правильно ли я делаю, что звоню тебе, но мне кажется, ты должен знать… У тебя есть сын. Или, если захочешь, у нас…

В комнату вошла Марина и, улыбаясь, игриво спросила:

– А хочешь, мы сегодня устроим романтический ужин?

Сверхчеловеческим усилием воли Сергей растянул губы в улыбку.

– Да наливай, не спи! И пей… Шо ты её греешь? Ну, не хош – не пей, я тя заставлять не собираюсь… Плесни, гаврю! И рассказуй! Усё выгружай, шо там у тя на душе! Рассказуй усё как есть! Там же, я чую, любовная драма и комедия у тя разыгралась… Скажешь, не? Молчишь? Вот то-то… Я давно просёк! Мине можешь не заливать… Знаю тя как облупленнава, на моих же глазах рос… Вы ж для миня усе как рОдные… А то и ближе рОдных, потому шо рОдные уже даже не пишут и не звОнют. А к се не позовут – они ж миня сисняюца… Да ты нальёшь мине уже или де?! Слава те Господи! Наконец-то очнулся! А то я сарю, ты вроде как и не здесь. Пора те, Дым, поведать мине усё от начала, как грит-ца, и до конца. Ферштейн?

Ни один самый талантливый писатель не способен составить достойную конкуренцию своими выдуманными рассказами, тщательно сконструированными или же вдохновенно изложенными на скорую руку, тем странным, а порой невероятным трогательным историям, которые порой случаются в реальной жизни с самыми обыкновенными и мало кому интересными людьми. Вот вам одна из таких реальных историй, я её не выдумал, а всего лишь перенёс на бумагу почти в таком же виде, в каком услышал от одного из главных участников этой жизненной и, стало быть, слегка абсурдной трагикомедии.

Дело было на исходе прошлого века, в самом конце девяностых годов. (Страшная эпоха для одних, но интересная для других. Лично для меня – страшно-интересная.) Звали её Люсей, а не как теперь – Людмилой Андреевной, и было ей девятнадцать лет. Она училась на педагогическом и едва сводила концы с концами, поскольку время было тяжёлое, студентам платили мизерную стипендию (да и ту периодически задерживали), которой едва хватало на квартплату. А на руках у неё была семилетняя сестра Варя, и приходилось Люсе подрабатывать корректором в маленькой редакции паршивой скандальной газетёнки желтоватого оттенка, рассказывающей со своих страниц о знаменитостях всякие грязные и фривольные сплетни, а то и откровенную ложь. (Когда какая-нибудь оскорблённая звезда, не зная, куда истратить лишние деньги, подавала на газетёнку в суд за клевету, редакция тут же меняла название газеты и адрес офиса и продолжала «творить» в том же духе.) Люсе было неприятно, стыдно даже рассказывать знакомым о своём сотрудничестве с таким дешёвым органом печати, но деньги, пусть и небольшие, существенно помогали содержать себя и сестру и потихоньку расплачиваться с долгами, сделанными после того, как она похоронила мать, всего на полгода пережившую любимого мужа, знаменитого в советское время учёного-микробиолога, академика Томского. Полжизни академик Томский, положивший все силы на алтарь науки, провёл, изучая и борясь со всякого рода бактериями, а умер от банального гриппа. После развала Советского Союза выше любой науки стала наука выживать, а также наука приспосабливаться к новым экономическим отношениям, чья теория была на первый взгляд простой и бесхитростной: купи подешевле, желательно не за свои, за чужие деньги, продай подороже. Некогда высокая зарплата академика не успевала за бешеным ростом цен. Никогда нигде не работавшая Люсина мама, всю себя посвятившая заботам о трёх детях: старшей Люсеньке, младшей Вареньке и самом беспомощном – муже Андрюшеньке, была вынуждена пойти в посудомойки ресторана «Сайгон», открытого в помещении бывшей детской библиотеки, пока Томский пребывал в депрессии после того, как был переведён на заслуженный отдых, а по сути, отправлен домой за ненадобностью. Страна переживала глобальные перемены. Микробиология претендовала на слишком большую долю тающего на глазах государственного бюджета. Государству было выгоднее не замечать микробиологию в упор, а частные коммерческие предприятия даже с помощью микроскопа не могли разглядеть, какие большие доходы или хотя бы маленькую финансовую прибыль могла бы принести им микробиология.