Алексей Курилко - Детеныши любви. Cборник лучших рассказов и эссе

Государственная дача и автомобиль ушли в область предания. Сбережения съели внезапный дефолт и медленно, но верно растущая инфляция. Томские распродали вначале мамины украшения, затем столовые сервизы и кухонную утварь, а когда дело дошло до папиной библиотеки, академик Томский слёг с нервным переутомлением. Два месяца больничного режима и скромного рациона превратили его, пятидесятишестилетнего мужчину, в глубокого худого седого старика. Вернувшись из больницы поздней осенью, академик Томский подхватил грипп и спустя две недели умер. За ним мужественно – как для хрупкой женщины – пережив два инфаркта, последовала верная и любящая супруга.

Впрочем, к главной истории всё вышесказанное имеет лишь отдалённое, косвенное отношение. Мой рассказ о Люсиной любви, случившейся тогда, когда сама Люся находилась в шаге от суицидальных мыслей. Обычно таких мыслей она не допускала только из-за ответственности перед младшей сестрой. Та училась во втором классе. Люся утром отводила Варю в школу и спешила, не выспавшись толком, на пары, затем в редакцию, домой же приезжала к восьми, когда сестрёнка после продлёнки ждала её под дверью уже часа полтора-два (у них от входной двери остался всего один ключ, лишние копейки на создание дубликата никак не откладывались, и тогда откладывалась на неопределённое время идея сделать дубликат, который Варя – хоть на шею вешай тот ключ на веревочку, бесполезно – всё равно умудрилась бы скоро посеять). Быстро сварганив ужин, накормив сестру и уложив её спать, Люся успевала написать несколько горьких строк в дневник – многолетняя привычка, затем падала на диван, а то, бывало, засыпала в отцовском кресле прямо за письменным столом, чтобы утром, залив в себя две-три чашки крепкого кофе, принять душ и, разделив остатки ужина между Варей и кошкой Лилит, снова нестись по привычному кругу.

«Я красиво гарцую, – писала она в дневнике, – гордо и благородно, стройная и породистая, в позолоченной узде, в побитом молью плюмаже, по кругу, как цирковая лошадь, и если у этого цирка есть зрители, они готовы любоваться моей лёгкостью и грацией, не догадываясь о том, что не останавливаюсь я только потому, что боюсь, потеряв инерцию, упасть и более уже не подняться. Загнанных лошадей, как мы знаем, пристреливают, не правда ли? Так вот, в нашем цирке моё поведение ни у кого никакого сочувствия не вызовет, только оживит программу своей неожиданностью. Зрители будут жадно наслаждаться моим падением и безуспешными попытками встать. И никто не пристрелит меня из жалости. Патроны и те предназначены для тех, кто стоит на рынке хоть сколько-нибудь, а у меня ничего нет. Только эта трёхкомнатная камера пыток, и даже на неё уже облизываются жуликоватые дельцы и проходимцы. Я не могу её продать. Отец бы мне этого не простил. Он любил эту квартиру. Мне кажется, что он и мама… Не пойму – боюсь или надеюсь… Он и мама всё ещё здесь, с нами. Если мы переедем в однокомнатную, а сюда переедут какие-то жлобы из новых русских, то они, мои милые родители, умрут вторично. Да и школа Вареньки здесь, и друзья её… Я потерплю. Мне бы только диплом получить, а там найду хорошую работу…

Люсенька, кого ты пытаешься обмануть? Преподаватель русского языка и литературы – какая хорошая работа тебя ждёт?

Есть ещё молодость и красота…

Люся, ты уже этим готова торговать?

Нет, я не о том совсем. Вон Дуднев в люди выбился, бизнесмен, с криминалом вроде бы не связан… Любит меня по прежнему…

Но ведь ты, Люся, его тоже «по-прежнему» не любишь?

Да при чём тут любовь? Размечталась! Он меня сводил на концерт, потом в ресторан, всё допытывался, какое вино я предпочитаю, а я незаметно в сумку бросала еду для Вареньки! Он, дурак, в машине с поцелуями лезет, а я только и думаю, чтобы он своими лапами стрелку не пустил на моих последних чёрных колготках!

Да ты просто его не любишь!

Да ну при чём тут любовь?!

А вот не любишь – и всё!

А вот и не всё! Он к себе зовёт – не иду, но не потому, что не люблю его (хотя и не люблю тоже), а оттого что у меня нижнее бельё в двух местах заштопано. Нет, это стыдно! Вот и вся любовь…

Зато потом ходила бы в шелках, мехах и бриллиантах.

Ой, Люся, не тревожь мне душу глупыми мыслями, ложись уже спать, а то завтра себя винить станешь…»

Так вот она и жила-жила-поживала. Квартиру разменивать, чтобы продать большую часть, не торопилась, всё отговаривала себя, надеялась на чудо. Неизвестно, на какое чудо. Может, в лотерею выиграет. (Она изредка покупала билет, за что потом себя сильно корила.) Может, просто найдёт целый чемодан денег – в одном фильме двум малолетним оболтусам так повезло. А может, мамин брат из Америки приедет, чтобы забрать их к себе. Правда, мама была не уверена, что он именно в Америке, она даже не была уверена в том, что он жив, так как от него двадцать лет ни слуху ни духу… В общем, чуда какого-то ждала, а какого именно, точно не знала… Наверняка тянула время перед неизбежным решением продать квартиру. А может, думала, сдать комнату какой-нибудь приезжей? Такой же студентке, как и она, только приезжей.

И терпеть незнакомого человека в доме?

Так ведь приятную, хорошую, порядочную девушку надо найти…

Но если попадётся хорошая, то они наверняка подружатся? А как с подруги деньги брать? А главное – чужой человек в доме. Сейчас такое по телевизору рассказывают – ужас…

Люся постепенно готовила себя к неизбежным переменам и ужасно этих перемен не хотела, боялась их…

Люся, как когда-то отец, была и сама на грани нервного срыва. Классная руководительница Вари в третий раз – письменно, через дневник Вари – требовала срочно сдать деньги на ремонт класса! Занять было не у кого. Пора было принимать какое-то решение. Брать квартиранта или подыскивать вариант с продажей и переездом в более скромную квартиру в другом районе, подальше от центра города.

Душевно она себя более-менее подготовила к вынужденной необходимости грядущих перемен, но неожиданно для себя как-то раз с удивлением заметила, что жизнь её постепенно начала улучшаться. Приводя однажды в воскресенье в порядок отцовский архив – давно уже собиралась, – обнаружила среди писем стодолларовую купюру. Отец в жизни не прятал от семьи деньги. Всё до копейки всегда отдавал матери. Либо мать их сюда в отцовский ящик сунула и забыла, либо купюра тут хранилась в виде сувенира со времён заграничных командировок отца. Правда, он рассказывал – что-то такое Люся смутно помнила – будто валюту выдавали в строго ограниченном количестве, и вся она обычно уходила на сувениры, подарки для мамы и детские игрушки для неё, Люсеньки… На купюре стоял год 1979-й. Год её рождения. Вероятно, это совпадение было не случайно. В тот год он точно ездил в Канаду… Интересно, в Канаде своя валюта или американские доллары?… Хотя доллары нынче всюду. Ходят везде. Вот теперь и у нас тоже…