Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

Жара прибывала. По коже сочился пот. Ивлев проследил как капля стекла по щеке вытатуированной красотки с рыбьим хвостом. На животе остался грязный подтек. К 30 годам своей накожной жизни русалка расплылась, обрюзгла и стала похожа на продавщицу кваса.

Загремела дверь:

— Ивлев! На выход.

— …Вот ты и упустил свой шанс, Ивлев, — посочувствовал Павел Константинович. — Другие нам Матвея Дерибасова отдали… Ладно, кури. Сейчас опознавать будешь, но это уже формальности.

— Не буду, — лениво сказал Ивлев. — Неохота. Мне теперь о душе думать надо.

— О душе тебе думать поздно, — объяснил Павел Константинович.

— Плевать. Только опознавать не стану. Я повернул глаза зрачками в душу.

— Это как? — хмыкнул Павел Константинович.

— Так мой лагерный кореш говорил. Когда перед ним была противная ему морда. Тонкий был человек — стихи писал, деньги рисовал.

— Да ладно тебе. Все равно его с поличным взяли. Не ломайся. Я передачу разрешу.

— За женой я соскучился, — задумчиво процедил Ивлев. — Свидание дашь?

— Черт с тобой, — махнул рукой Павел Константинович. — Я сегодня добрый…

Кроме почерневшего Елисеича, в комнату ввели еще четырех. В двух по хозяйски-спокойным манерам, выправке и стрижкам рецидивист угадал «граждан начальников». Третий был азиат, и Матвеем Дерибасовым оказаться никак не мог. У четвертого были руки бухгалтера.

— Гражданин Ивлев, знаком вам кто-нибудь из этих людей?

— Ну, — буркнул Ивлев, косясь в сторону. — Вот тот самый здоровый. Ну второй слева. Он мне пушки делал.

— Ты чего, сказился?! — заревел Елисеич. — Отродясь пушек не делал! И тебя первый раз вижу! А танки я тебе не делал?!

Потрясенный Елисеич переводил гневный недоумевающий взгляд со следователя на рецидивиста.

— Да ладно, Матвей, — сплюнул Ивлев, входя во вкус подлости. — Нам-то с тобой чего упираться? Все одно — хана. Так что давай, Мотя, поворачивай глаза зрачками в душу…

— Ишь ты, сукин кот, — изумился Елисеич. — И имя мое знает! — старик даже возмущаться перестал, увлекшись поиском разгадки — как ни крути, выходило, что и дурной человек может быть провидцем.

Назарьинцы, несмотря на повальное здравомыслие, в ясновидение верили. Сам Назарий, по преданиям, едва освоив грамоту, начал читать мысли, причем не только у людей, но и у коров. Свойство это через старшую дочь Ангелину перешло к Скуратовым и таилось в их генах, проявляясь раз в несколько поколений, причем у самых морально чистых, непримиримых, бескомпромиссных и беззаветных особей. На веку Елисеича мысли читала только Марфа Скуратова, во всяком случае у Моти Дерибасова она их считывала саженей с десяти…

…Брошенный армией и даже адъютантом, Мишель включил «мигалку» и, наслаждаясь щекочущим холодком страха, поехал на красный свет. Кроме правил дорожного движения, нарушил он и строгий наказ назарьинцев ехать к Дуне и ждать над собой суда. Но иметь собственную «мигалку» и не покуражиться — было свыше дерибасовских сил, и Мишель въехал в ворота рынка.

По широкому центральному проходу он подкатил к сиротливо стоящим у безлюдного прилавка дачникам, удовлетворенно отметил, что после группового отравления Арбатовых шампиньоны дедов не берут даже по цене картошки, немного «помигал» и только после этого вышел сам.

— А я за вами, — сурово сказал он. — Руки за спину и по одному в машину. А то там вас Елисеич заждался. Во-первых, статья номер… х-ха, ну, клевета. Слыхали? Но это вам так, на закуску. На адаптацию к тюряге. На первые год-полтора.

Дачники испуганно застыли. Дерибасов выдержал эффектную паузу и начал обидно ржать. Поначалу смех был немного неестественным, но потом Мишель вошел во вкус, у него отлегло от сердца, и даже на глазах выступили слезы.

Тем временем юрист, отметив, что в машине никого нет, незаметно исчез.

Дерибасов с большим удовольствием досмеялся и, прежде чем красиво уехать, включив «мигалку», поведал начальнику и шоферу, что четверо из отравленных ими людей скончались, в том числе трое — это двое детей и одна беременная женщина.

К Мишелю потянулись рыночные старушки.

— Да! — довольно сказал Дерибасов. — Но это еще не все! Пятнадцать человек уже признаны врачебной комиссией абсолютно негодными к дальнейшей жизни, и трое из них в эти минуты агонизируют со страшной силой! Целый полк добровольцев из числа военнослужащих безвозмездно и бесперебойно отдает кровь жертвам массового грибного отравления. Но, как сказал вызванный по такому случаю из Одессы крупный профессор: «Если это, что ждет тех, кто выздоровеет, вы называете жизнью, то тогда — да, два-три человека будут немножко жить». Это сказало одесское светило нашему главному хирургу. И знаете, что сказал главный хирург, поигрывая скальпелем, пока медсестра вытирала ему слезы тампоном? Он сказал: «Хотел бы я видеть на этом операционном столе того, кто продает такие грибы!»

Ох, не к добру занесло Мишеля в медицинский антураж! Может, и в Дерибасове ненадолго очнулся от спячки таинственный назарьев ген? Недолго еще изгалялся Мишель над сединами дачников.

В проход, распугивая домохозяек, влетел белый «рафик». Щуплый фельдшер и решительный врач пошли на Мишеля. И душа его затосковала.

— Вольно, ребята! — разрешил озирающийся Мишель. — Я капитан госбезопасности! Расследую дело о массовом отравлении. А вот мой служебный автомобиль! — Дерибасов замолчал, почувствовав, что, натягивая капитанский мундир, попал обеими ногами в одну штанину.

— Конечно, товарищ капитан, — заискивающе улыбнулся врач. — Нас как раз прислали за вами по этому делу. Там случай особо злостного отравления… Садитесь!

— Где ж вы вчера были? — пугаясь повисшей над ним паузы, потерянно сказал Дерибасов. — Вчера здесь отравленных много было. Ползали, как мухи, в проходах…

— Извините, — сказал врач, — вчера бензина не было.

— Только я на своей поеду, — строго сказал Дерибасов (мундир не только не надевался, но уже и не снимался). — Я служебную машину оставить не имею права. Там подслушивающее устройство и засекреченные материалы… И здесь тоже! — он постучал по плейеру.

— А мы ее запрем! — объяснил врач. — Вы же дороги не знаете. Наш шеф так и сказал: капитану Дерибасову приказываю машину запереть и поехать с медицинскими работниками…

Так завершилась психическая атака Михаила Дерибасова на дачников. Мишель уехал с рынка почти как и предполагал — с включенной «мигалкой». И даже с включенной сиреной.

За отраженной психической атакой последовала психиатрическая контратака. В приемном покое, криво обложенном третьесортным кафелем на манер общественного туалета, Дерибасова усадили перед настороженным трепетным созданием в белом халате. Алина Ершова была вся погружена в густой ужас первого дежурства.