Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

Силой духа назарьинский Давид одолел ташлореченского Голиафа!

Назарьино схлынуло, забрав то, что принадлежало ему: свою смекалку — Елисеича.

Умозаключаю: первый круг орлиного полета Назарьина замкнулся — Елисеич повторил путь, в смысле маршрут, Назара Кистеня.

Вывожу: развитие Назарьина идет по восходящей спирали, и следующий круг должен быть уже над Москвой, а потом и вокруг экватора».

Санька Дерибасов вставал в пять утра и в любую погоду оббегал Назарьино. Поначалу назарьинцев раздражала эта бессмысленная трата энергии, и мать пыталась пристроить сына на почту для общего блага. Но прикладной физкультурой Санька заниматься категорически не захотел, потому что мечтал о чистом спорте, а также о чистой науке и чистой любви.

Набежав на пробиравшегося от автостанции дядю Мишу Дерибасова, Санька сначала серьезно осмотрел его, покумекал, систематизируя и классифицируя, и лишь потом заржал, как призывающий табун жеребец. Где-то хлопнули ставни. Смех с одышкой был обиден сам по себе, да еще напоминал истерики Ушастика.

— Заткнись! — буркнул Дерибасов. — Задохнешься во цвете лет!

— Ой, дядь Миша… — утопающий в смехе Санька, выныривая, успевал произнести пару слов и снова погружался, — …где паранджа?..

— Переучился парень! — с высокомерным безразличием обронил Дерибасов. — Смейся, смейся! В дурдоме как раз для тебя койка освободилась.

Дерибасов зашагал дальше, а Санька плелся за ним и, уже только изредка похрюкивая, объяснялся:

— Ну, дядь Миш… Ну я ж смотрю — галоши, шаровары, кофта — женщина востока один к одному… То есть три к пяти, потому что еще не хватает паранджи и юбки… А откуда это у вас? А почему вы в этом идете? Вы что, азиатку раздели, да?!

— Да не ори! — дернулся Дерибасов. — Дунино это, понял?

— Понял, — сказал Санька. — Но только, дядь Миш, это совсем даже не теть-Дунино… Разве что она классе в пятом это носила, — Санька снова прыснул.

— Ну ты, — Дерибасов призвал образ Куцего. — Шерлок Холмс с понтом! Доктор Ватсон с клизмой! Не мети пургу! Работай веслами!.. И базар фильтруй! — проорал он вслед послушно затрусившему прочь Саньке. Не желая выглядеть сбежавшей из гарема женщиной, Дерибасов закатил штаны, завернул галоши в кофту и, со свертком под мышкой, затрусил к дому, крича выглядывающим из окон односельчанам: «Физкультпривет!»

— Дуня! — робко постучал муж Михаил в окно спальни. — Дуняша! Я прибежал!

Дерибасов стучал так же дробно и часто, как его сердце, и старался не видеть ни падали-раскладушки, ни «разбитого корыта» с барахлом. Все вещи были на месте, так что Арбатовы еще явно не вернулись, и придется теперь тащиться своим ходом в город и возвращать в Назарьино всю ораву.

— Дуня! — Дерибасов выдавливал серенаду из дверного звонка. — Открывай! Муж пришел! А то в окно влезу!

— Иди откуда пришел! — неожиданно раздался грудной Дунин голос из-за самой двери.

- Типун тебе на язык! — возмутился муж Михаил. — Я из дурдома пришел!.. Дуняша, ну, открой! Я ж к тебе всю ночь босиком по Руси…

— Как это из дурдома? — Евдокиины возмущение и жалость открыли мужу Михаилу дверь. — Из какого еще дурдома?! Этого не хватало!

— Ой, Дуня! — муж Михаил бездомным котом прошмыгнул в щель и тут же разомлел от дюжего и надежного уюта. — Если бы ты знала, что мне пришлось пережить! И все из-за этой дурацкой мигалки. Они меня к койке привязали. А вокруг наркоманы и идиоты. И вонь.

— Это кто ж посмел тебя туда! Отродясь психов в селе не было! — Дуня уперла кулаки в бока и налилась гневом.

Судя по этой фразе, Евдокия Дерибасова неверно понимала значение слова «отродясь». То есть она понимала его слишком буквально.

Психи в Назарьино действительно не рождались, но в тридцатые годы побывал-таки один и здесь. Еще при Кире Дерибасове. Звали того психа Дик Пролович Безжалостный. А как было еще его звать, если представлялся он именно так, никаких документов, кроме пролетарского кулака, не предъявлял, а вес имел восьмипудовый, внушительный даже для Назарьино.

Говорил Дик Пролович умело, долго и страстно, потрясая трофеями — связкой партийных билетов председателей колхозов нескольких соседних районов.

Приезжая в село, Дик Пролович отрекомендовывался уполномоченным Рабкрина и требовал немедленного созыва собрания. На собраниях товарищ Безжалостный, вбивая основные слова кулаком в столешницу, рассказывал о выявленных им в соседних колхозах безобразиях и накалял народ до извержения лавы: «Так и у нас то же самое!» Тут-то общее собрание колхозников председателя снимало, партийцы исключали его из своих рядов, а Дик Пролович продолжал свое победное шествие санитара районной номенклатуры.

Лишь назарьинцы как в рот воды набрали. До вечера говорил товарищ Безжалостный, и всю ночь, и снова день. Но лишь все ниже опускались головы назарьинцев, да не от стыда, а от сонливости.

А к вечерней зорьке разбередил Дик Пролович в юной Марфе Скуратовой дремавший назарьев ген. Тут-то Марфа товарища Безжалостного и выявила! Но на первый раз в «молоко» попала — не врагом оказался лжеуполномоченный, а честным психом. С этим разобрались быстро. А вот с его «жертвами» разбирались долго и безжалостно…

— …И что теперь с машиной будет? — умело раскалял Евдокию муж Михаил. — А все из-за вашей мигалки! Елисеича-то хоть вызволили?

— Ага, — Дуня облегченно улыбнулась и перестала запахивать халат. — Привезли дедушку!

— Слава богу! — обрадовался муж Михаил. — Ну чего встала? Жрать давай! И на вот, постирай. Вернуть надо.

Дерибасов прошел на кухню, уселся на свое место, отхватил кусок каравая, круто посолил и даже успел набить рот.

Он жевал и представлял, как пищала бы белая мышь-врачиха, окажись она перед домной Дуниного гнева. Но огненная лава излилась на самого металлурга: сначала Дуня потопталась по рюшечкам, потом вышвырнула кофту в окно и только затем мужа Михаила в дверь. Все это она делала быстро и молча. И лишь поостыв, крикнула уже через снова запертую дверь:

— Из дурдома?! Вижу, из какого дома! Из дурного!!!

Тихо матерясь, Дерибасов выудил из фонтана кое-какую одежду и, волоча за собой длинную тощую тень, побрел к Елисеичу.

Старик в кальсонах и майке, сдвинув объедки, апатично ковырялся в электромясорубке. Рядом белели потроха незаправленной кровати.

— А, Мишка… садись… Обожди, уже заканчиваю.

— Елисеич! С возвращением! — Дерибасов раскинул руки, собираясь обнять старика.

Но тот высматривал что-то в мясорубке и жеста не заметил. Дерибасов уселся рядом и тоже стал смотреть на мясорубку:

— За что они тебя забрали?

Елисеич пожал плечами.

— Изготовление оружия? — подсказал Дерибасов.

— Уже все знают?! — обреченно спросил Елисеич.