Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

Появление Игоря Ивановича с соратниками встретили разноголосицей. Назарьинский акселерат Санька Дерибасов воздел еще сырой плакат: «Свободу М. Дерибасову!» и начал скандировать:

— Во-лю Елисеичу!!!

Толпа зарезонировала. Даже не знавшие Елисеича ташлореченцы с удовольствием подхватили:

— Во-лю или се-чу!

Глядя на расплывшиеся буквы Санькиного плакатика — «Свободу М. Дерибасову», Валерий Александрович испытал приятную гармонию общественных и личных интересов.

— Это какой Дерибасов? — спросил он на всякий случай у подкачивавшего шины Андрея Осинова. — Из Назарьино?

— Наш, — кивнул, налегая на насос, Андрей.

— Производитель шампиньонов? — опытный журналист опасался случайных совпадений.

— Он самый.

— А теперь за что посадили?

— А ты вон у него спроси, — зло сказал Андрей, кивнув на Игоря Ивановича, и залез в машину.

Калугин последовал его примеру и бросил шоферу:

— В редакцию.

Тем временем Игорь Иванович, дабы прекратить скандирование лозунга «Волю или сечу!», анархистского по сути и славянофильско-архаичного по форме, предложил выслушать требования полномочного представителя.

Вышел бригадир Тихон Назаров и предъявил назарьинский ультиматум:

— Без ни в чем не повинного Матвея Елисеича Дерибасова не уедем. Вся его жизнь прошла на виду. Ручаемся за него всем миром.

Игорь Иванович, заметив в толпе ненавистные ухмыляющиеся физиономии активистов Ташлореченского народного фронта, пообещал разобраться и предложил разойтись.

— Разойдемся, когда разберетесь, — объявил Тихон.

— Других вопросов у вашего общества нет? — осведомился Игорь Иванович.

— Почему нет сахара?! — закричали ташлореченцы с разных сторон, и толпа вспыхнула подожженной с четырех углов хатой:

— А стирального порошка?!

— Конфеты где?!

— И кофе!

В сложившейся ситуации решили учесть преклонный возраст подозреваемого М. Е. Дерибасова, недостаточность улик и освободить из-под стражи под расписку о невыезде.

Когда потерянный Елисеич, старчески сутулясь, вышел за ворота, у бочки с квасом вовсю торговали сахаром. Увидев все село, старик попятился назад, но ворота уже закрылись, и на этот раз даже затвердевшее в смущении могучее плечо не смогло их выбить.

Радости односельчан Елисеич не понял, улыбки принял за насмешки и застыл среди ликующей толпы, не решаясь поднять взгляд. Казалось даже, что он ничего не слышит, но когда победно загудела сотня клаксонов, старик вздрогнул и втянул голову в плечи. Этот-то гудок и услышал Мишель Дерибасов за психбольничным обедом.

Впрочем, какой обед! Даже после того, как отсадили Колю, есть Дерибасов не смог — рты вокруг протекали и чавкали, ближайшая стена была измазана какой-то дрянью. Брезгливый Дерибасов собрался было уйти, но очень хотелось пить, и он решил дождаться чая.

Когда Дерибасов, отрешенно глядя в окно, поднял стакан, то увидел на нем столько дактилоскопической информации, что содрогнулся.

— Да кто же их тут моет? — возмутился он.

И Дерибасову показали за соседним столом того, кто их тут моет. После чего Дерибасов решил попить воды из крана. Кран был тут же, за спиной. Старый медный кран, перевернутый носиком вверх, чуть фонтанировал. Но Дерибасова опередили — сразу двое по очереди обсосали кран…

До самого ужина Гуру не иссякал, не утомлялся и не повторялся. Недополучивший в детстве народной фантазии, Мишель нежился в роскоши древнеиндийских мифов.

Наконец-то в аптеке жизни нашелся анестезирующий эликсир, и боль от падения так низко перестала донимать. Теперь боль и унижение были сами по себе, а он — Михаил Дерибасов — сам по себе. Из бездны распавшейся личности Гуру, сквозь щель рта, сквозил древнеиндийский космос, и Дерибасов вдруг ощутил тоскливое блаженство замерзающего, когда сознаешь, что погиб, но даже это, не говоря о мелочах, которыми жил раньше, уже не кажется значительным.

Впервые осознал Мишель всей сутью физического и психического «я», что он не имеет особого значения и, собственно говоря, вообще ни при чем в общевселенском масштабе.

Нирвану пресек Куцый:

— Прикинь, земляк! Там из ментовки звонили, у меня санитар свой. Тебе какую-то политику шьют. Ну, там организацию беспорядков. Зря звонил — по тачке тебя и вычислили. Короче, я мыслю, тебя отсюда не вдруг выпишут. Пролечат на всю катушку. А как выпишут, то пропишут в зоне. Понял?! — Куцый жевал слова, как жвачку. — Так что «ромашки спрятались, поникли лютики», твою мать…

— Что же они там натворили?! — схватился за голову Дерибасов. — Теперь все! Я пропал!

— Замочились, что ли? — поинтересовался Куцый. — Тогда соскакивай, пока здесь.

— А как?! — жалобно пискнул Дерибасов. — Как?!

— Да легко, — Куцый передернул плечами. — Только надо момент ловить, — и красноречиво постучал по карману «Адидаса».

Там звякнуло.

— Подкупить санитара? — догадался Дерибасов.

— Подкупить меня, — хмыкнул Куцый и повертел на пальце связку ключей.

— От всех дверей?! — не поверил Дерибасов. — А что ты тогда тут делаешь?!

— Надо перекантоваться, — не стал вдаваться Куцый. — Так давай, что ли?

— Скоко?! — сказал Дерибасов Дуниным голосом.

— А доза, — цепкий напряженный взгляд Куцего подчеркивал небрежность позы. — Ежедневно до выписки.

— А выписка когда? — Дерибасов прикинул убытки от простоя «Деликатеса» и ужаснулся.

Куцый хмыкнул:

— Когда бы ни было. Не разоришься.

Здравый смысл подсказал Дерибасову, что дань не может превысить ожидаемых убытков.

— Через день, — сказал Дерибасов. — Слишком далеко ехать.

— Через день по две, — согласился Куцый.

— Пять доз в неделю и два выходных! — выпалил Дерибасов.

Куцый встал и пошел.

— Согласен! — крикнул Дерибасов.

— Только смотри, земляк, — посоветовал Куцый, — кто меня наколет, потом не долго живет!

…Даже проскочив больничную аллею и оказавшись за воротами, Дерибасов не почувствовал себя в безопасности. Какая может быть безопасность в казенной пижаме с клеймом «5-е м. о.»? Помощи ждать было неоткуда. Позавчера Мишель уничтожил все следы нарушения паспортного режима на Казачьей.

Дерибасов отступил в кусты и отчетливо представил, как, скрываясь днем, пробирается ночной степью меж хуторами в Назарьино, на подножном корму или христарадничая.

В двухэтажном доме через дорогу уютно затеплилось окно.

Дерибасов вздохнул, но тут же вскочил, вспомнив откровения Ушастика. «Ах ты, Дуня, моя Дуня, — запела его душа, — свет Михайловна!»

Проскочив пустынную дорогу, как перед близко идущим транспортом, Дерибасов переключил скорость и солидно вступил во двор. Нашарив взглядом обязательную для любого вечернего двора скамейку со старухами, Михаил Венедиктович откашлялся и неторопливо причалил к ней: