Франтишек Пиларж - Остров тетушки Каролины

Перепуганная тетушка Каролина молча смотрела на белых людей, окружавших ее. Большая пестрая бабочка опустилась на блестящее дуло автомата профессора Швабе, расправила крылья и подставила их солнечным лучам. По траве пробежал ветерок, откуда-то издалека доносилась еле слышная дробь барабана.

«Верно, кексы испеклись, – подумала тетушка, – зовут меня… Куо-Куо беспокоится…»

Глаза профессора Швабе остановились на дуле автомата. Бабочка затрепетала, испуганно взвилась ввысь и растворилась в синеве неба. Профессор снова взглянул на часы.

– Остается только две минуты, мисс.

Издалека опять послышался зов барабана. Он звучал все настойчивей. Тетушка Каролина вздрогнула.

– Хоть их пожалейте, – тихо сказала она. – Они так меня любили, это очень добрые люди…

– Варвары, – произнес профессор Швабе холодно и сунул часы в карман. – Именем мировой цивилизации мы занимаем эту территорию…

Профессор Швабе не докончил. Два мощных взрыва сотрясли почву, и два вулкана огня и дыма взметнулись из земли на самой вершине острова. Несколько мелких камешков просвистели в воздухе и упали в середине группки людей.

– Что это? – закричал лорд Бронгхэм и выронил автомат.

С поляны, где они стояли, открывался замечательный вид на море. В прозрачном воздухе четко вырисовывались две мощные эскадры, остановившиеся на расстоянии выстрела, примерно в двух милях от берега, одна на южной, другая на северной стороне острова.

– Ложись! – заревел Перси. – Сейчас опять будут стрелять!

Жрицы завизжали, и грохот от падения их тел почти заглушил взрывы снарядов, падавших слева от леса.

Только два человека остались стоять. Тетушка Каролина и профессор Швабе. Тетушка – потому, что ее невинная душа не могла понять, как это в самый полдень, когда каждый порядочный человек сидит за столом и обедает, смеют убивать людей. Что касается профессора Швабе, он был прусским юнкером и принял случившееся как нечто вполне естественное. Кроме того, его внимание привлекло нечто чрезвычайно важное.

Профессор Швабе держал в руке осколок камня; выброшенный взрывом из земли, он ударил его по голове. На первый взгляд это был самый обыкновенный камень. С точки зрения тетушки Каролины, он ничем не отличался от всех других камней, какие человек может подобрать на дороге. Но профессор Швабе весь ушел в его исследование. Вытирая со лба кровь, он все внимательней вглядывался в камень. Лицо его сначала выражало крайнее нетерпение, затем изумление, наконец на нем появилось что-то похожее на улыбку. Улыбку такую жестокую и бесчеловечную, что у тетушки кровь застыла в жилах. Шагая через тела жриц своими длинными ногами аиста, профессор Швабе разыскал в траве мистера Тернболла и заставил его встать.

– Немедленно пошлите радиограмму, мистер Тернболл, – сказал он.

– Да, сэр, – ответил Тернболл и, убедившись, что аппарат, лежащий в траве, цел и невредим, вопросительно посмотрел на профессора.

Еще два быстро последовавших один за другим взрыва прогремели в лесу с правой стороны. Тетушка Каролина обрела наконец дар речи.

– Не стреляйте! – закричала она в тревоге. – Здесь люди!

– Велите прекратить пальбу, – сухо приказал профессор Швабе. – Здесь уран!

Стрельба и всеобщее смятение помешали заметить маленький эпизод, разыгравшийся на вершине холма.

Сведения о нем сообщил позже морской унтер-офицер Джон Эванс, командир орудийного расчета № 27 на американском линкоре «Хижина дяди Тома». Снаряд его ровно в двенадцать часов угодил в самую макушку холма, находившегося в центре острова.

Он заявил, что, определяя в подзорную трубу цель, заметил там какого-то человека, одетого в странные, красные с белым, полосатые подштанники и сюртук коричневого цвета, человек этот пытался водрузить на куче камней жердь с флагом. Попадание было точное, и когда дым рассеялся, от человека не осталось и следа.

Показания Джона Эванса были включены в сводку о ходе боевых действий, но позже, как не имеющие никакого значения, преданы забвению.

Когда дядюшка Бонифаций, лавируя на «Святой Лючии» в виду бухты Ракушечной, обнаружил на южном горизонте английскую эскадру и увидел, что нос флагманского линкора повернут прямо к нему, он сказал в раздумье:

– Не нравится мне, когда у корабля вместо мачт – башни, а вместо рей – пушки. Лучше от таких подальше. Как ты считаешь, Франтик?

Потом обернулся к штурману Гопкинсу и распорядился:

– Ведите «Святую Лючию» по южному берегу, пан Гопкинс. Пристанем с другой стороны.

Пан Гопкинс так и сделал. «Святая Лючия» раздула паруса и, осторожно обходя рифы, поплыла вдоль южного берега, держа курс на восток. Миновав несколько бухт, слишком мелких, чтобы бросить в них якорь, она незадолго до полудня вышла из-за скалистого мыса, которым остров Бамхо вдавался далеко в море.

И когда «Святая Лючия» обогнула мыс, все увидели в неполных двух милях перед собой вторую мощную эскадру, по всем признакам не выражавшую никакого желания удалиться.

– Стадо моржей! Что бы это могло значить? – пробормотал дядюшка, и лицо его омрачилось. – Неужто старушка Каролина вздумала созвать гостей? Да еще в обеденный час!

В эту минуту один из крейсеров окутался дымом, прогремел выстрел и на вершине острова взметнулся к небу фонтан черной земли.

– Это они в тетушку стреляют?! – в ужасе закричал Франтик.

– Не могу тебе сказать, Франтик, – вздохнул дядюшка Бонифаций, попеременно то краснея, то бледнея. – Однако, я думаю, не повредит, если мы поскорей пристанем и разыщем ее. Эй, пан Гопкинс, держите курс к берегу!

Но не суждено было «Святой Лючии» бросить якорь. На крейсере затрепетали сигнальные флажки и передали дядюшке следующий ультиматум:

Немедленно удалитесь от острова, иначе пустим ко дну!

В то же время на расстоянии неполных ста ярдов от левого борта «Святой Лючии» взлетел высокий белый фонтан, и всем стало ясно, что этот сигнал не похож на приглашение вступить в приятную, дружескую беседу.

– Ничего не поделаешь, Франтик, придется подчиниться, – сказал дядюшка Бонифаций, и его нос, обычно имеющий оттенок румяной зари, заметно побледнел.

Дядюшка Бонифаций был человеком реалистически мыслящим. И Франтик тоже. Только реализм может принимать различные формы и не всегда проявляться абсолютно одинаково. Это обнаружилось в ближайшую же секунду. Дядюшка отдал пану Гопкинсу приказ изменить курс «Святой Лючии» и идти в открытое море. А Франтик прыгнул вниз головой через борт и поплыл к берегу.

– Нашел время дурачиться, Франтик! – закричал дядюшка Бонифаций и так навалился своим толстым животом на борт, что он затрещал.