Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте

А уж как узнали мы, что поступили, сразу с Володей уже серьезно в пивбар наладились, основательно, на целый день. И другие с нами собрались… Мы все уже познакомились крепко: и Юра Нестеров — из Сызрани, и Саша Сундуков — из Балаково, и Саша Беляков — из Дмитрова. Все мы потом друзьями стали — не разлей вода.

А в пивбаре я по такому случаю свою творческую конкурсную работу под шелуху от креветок разложил. Мне не жалко. Было б что жалеть, я еще напишу…

Коля Ерёмичев долго в парнях ходил, потом решил жениться. «Хватит, сказал себе, — сорок лет уж скоро, а то помрешь невзначай и ни разу женатым не был!» И — женился. Взял молодую, длинноногую, из Ижевска.

Рад, с утра ходит по общежитию — пьяненький… Сам — в костюме, в тройке, чтоб достоинство держать. Ходит, держит достоинство… Доволен сверх всякой меры, все — от радости, от любви. Как говорится — не пил вина, а пьяный в дым. И с вечера пьяненький… И так весь медовый месяц…

Работает в ИМЛИ младшим научным сотрудником. Ну, где младший, там и до старшего недалеко. Уже известный и даже знаменитый шолоховед. Когда-то он в Литинституте учился, писал прозу, потом решил на Шолохова переключиться. Потому что сам из казаков и Шолохов — казак. А кто лучше о казаке написать может. Конечно, только свой брат — казак. А Коля неподалеку от Вешенской родился, хорошо все там знает. Стало быть, ему и писать о земляке. Больше некому.

На работу в ИМЛИ ходит непременно через ЦДЛ, и с работы — таким же макаром… Никак мимо него не пройти, он, как пенек, на дороге торчит! Taм кого-нибудь встретит, знакомых-то полно, бывает, что и засидится… Но потом — обязательно домой, к молодой жене под бочок.

Время пришло — отвез жену в роддом, принял с ребенком, все как у людей. Сын родился, Лешкой назвал. Стал на улицу выходить с колясочкой, гулять… Папаша! Святое дело. Подолгу гуляет, часа по три… Соски с собой, бутылочки… Сам пивка выпьет на свежем воздухе. А на свежем воздухе с пивком — хорошо, и ребенку хорошо: лежит спокойно, посапывает, дышит кислородом… Так и гуляет: в одной руке коляска, в другой — пивко…

Как-то раз возвращается в общежитие… один. Выходил с коляской, а возвращается один, в гордом одиночестве… С вахты ему Минаевна — она самая прозорливая была — кричит:

— Ерёмичев, а коляска с ребенком где?

— Как где коляска? — завертел головой и заозирался Ерёмичев… И — на них: — Где моя коляска?! — Ополчился, как на врагов народа, а у самого один глаз на Кавказ, другой — на Арзамас.

Заохала вахта, побежала на улицу… Нашла коляску, прикатила… Слава Богу, ребенок на месте! Рядом с лавочкой папаша забыл, видимо, перегулял на свежем воздухе. А Лешка лежит в коляске и улыбается…

— Ым-ым-ым, — говорит, есть захотел. Здоровый был бугай, в отца пошел.

А Ерёмичев любил его страшно. Так и гулял с ним подолгу… А Лешка рос, как на дрожжах… А потом уже, когда подрос, все из коляски вылезать не хотел, а ему уже два года было.

— Папка, — кричит, — качай! — не хотел из коляски вылезать, хотел в ней остаться жить.

И правильно, я бы и сам хотел в коляске всю жизнь прожить, чтоб меня все время качали и с ложки кормили, да, видно, не получится никак.

Придет, бывало, вечером с работы, из ЦДЛ, — пьяненький, припозднится… Нырь домой с проверкой, а супруги дома нет! Где супруга? А ребенка уже не было, они его на время к ее родителям отправили, в Ижевск, пусть там поживет. А то достал коляской: папка, качай да качай! А папке на работу ходить надо. Та-а-к, где супруга? Схватит топор и давай по этажам бегать, в двери ломиться, искать…

— Лариска, — кричит, — убью!

До-о-лго так бегает, пока не устанет…

Потом кто-нибудь скажет ему:

— Иди, Коля, спать, поздно уже, три часа ночи… — он на самом-то деле человек миролюбивый был, никто его не боялся.

Он поплачет, поплачет и идет домой, слушается… А жена-то его в гости пошла, чаю попить, да там засиделась, тоже припозднилась… А пойди, сразу найди! Общежитие-то литинститутское — семь этажей громадных. Замучаешься искать! Потом она, конечно, находилась, приходила домой… А как же? Она мужняя жена.

А в общежитии у нас многие пропадали. Бывало, человек заедет в гости на денек, нырнет… и только через месяц кое-как вынырнет… «Насилу, говорит, — спасся! Вот омут так омут…» А мы только смеемся: не нравится, так не приезжайте! Многие так, только уедут, спасутся, а, смотришь, опять едут в гости, понравилось им в общежитии в гостях быть. И опять потеряются надолго… Потом кое-как найдутся…

Так мы и жили: одних гостей провожали, других — встречали…

Как выпустил Володя Турапин книжку стихов, так сразу стал знаменитым. А стихи у него все о Родине, о патриотизме, о многом хорошем, и лозунги там хорошие, типа «Все на борьбу с жидомасонством!» — как в свое время на борьбу с Деникиным призывали. Взял так и сказал, и призвал. А другие, которые, так сказать боятся, никогда знаменитыми нe станут: кишка тонка.

Он многим эту книжку свою подарил, пожелал разные пожелания, а в конце еще обязательно приписал, что соборности желает. А то у них главного, соборности не хватает. А мне почему-то не подарил книжку свою и соборности не пожелал. Видимо, решил, что у меня ее и так хватает, с избытком.

Он потом книжку сам продавал. Везде, где ни придется. А то тираж здоровый, чтоб быстрее расходилась. Встанет где-нибудь на перекрестке, почитает оттуда стихи громовым голосом, поговорит о патриотизме, который в сердце должен жить каждодневно и ежечасно, и пламенеть, а ни какая-нибудь там змея порока, жадности или разврата, его сосать, или хуже того жидомасонства, так все сразу ее и покупают. А если кто не хочет покупать, он тогда ему сразу — бац! — книжкой в лоб и вопрос на засыпку:

— Ты что, жид или масон?

Тот забеспокоится.

— Нет-нет, что вы…

— Нy тогда бери!

Тот и берет, и покупает, а то еще уличат его в жидо-масонстве.

Володя потом на этой книжке обогатился. Еще несколько тиражей сделал, многие потом бегали: «Где книгу Володи Турапина купить можно?…» А он уже в Пятигорск уехал, отцу помочь… Отец со свиньями стал возиться, решил свиноферму завести…

А Володя Турапин и до этого уже был знаменитым, что ни скажет, ни сделает — сразу знаменитым становится. И везде ему почет и уважение. Он еще когда в Литинституте учился, на других не был похож, только на себя. Потому что другие, как мышки, сидят, больше на болото похожи, чем на студентов, а он — нет, он всегда — как волна пер, и все против шерсти норовил.

Однажды он на собаку упал. С шестого этажа. А собака-то здоровая была, матерая, выдержала Володю Турапина.

А он с ребятами сидел, чай выпивал… А чай это по-нашему, по-студенческому — водка, а чайник, понятное дело, бутылка, чаевничать пить водку, а чефирить, соответственно, — пить без всякой меры, даже и запиваться. Так вот сидели они в общежитии на шестом этаже, несколько чайников уже выпили, и сильно хорошо им стало, только скучно. Вот и решил он что-нибудь этакое сделать, чтоб скуку развеять. А то когда скука, то что хорошего-то напишется? Ничего экстремального нет, и пограничной зоной не пахнет. Да ничего, конечно, ни стихов и ни прозы. Зачем тогда учиться поступали? А встряска пишущему человеку всегда необходима, а то он прокиснет.