Николай Ватанов - Метелица

В парадной зальце вся семья в сборе, ждут отца к обеду. Два смежных поколения, а расстояние между ними столетие. Старики — Иван Кузьмич и жена его Ми лица Спиридоновна, как ни перелицовывала их «великая», как ни старалась, все же всеми корнями в царском прошлом, так сказать старосветские железнодорожники. Молодежь же совсем из другого мира. Сын Павел, бравый, кавалерийский ротмистр, еще не так «прогрессивен», — простоват, добродушен, лицом не изнежен. Зато дочь — Аллочка, опередила свой век. Изящна, прекрасно одета, с подведенными косо бровями (под малайку!), с прореженными ресничками и карминовыми ноготками. И весь этот соблазн, прелесть женская, в сочетании с нарочитой (модной) грубостью и новой верой.

При входе отца заканчивался любопытный разговор:

— И ты, Алла, смогла бы донести на любимого человека? — спрашивал ротмистр.

— Ты дурак, Павка! — уверенно отвечала сестрица. — Зачем же это все вместе вдруг! Я бы сначала разлюбила, а потом на нелюбимого донесла.

Иван Кузьмич опасливо покосился на дочку и досадуя на себя, что вроде перед ней робеет, развязно спросил сына:

— Опять к нам зайцев гонять? — и не дождавшись ответа, неожиданно для самого себя выпалил:

— А меня, детишки дорогие, насильно хотят в партию определить. Что на это скажете?

— Поступай, палаша, давно пора! — захохотал ротмистр. — Только как у тебя получится с партстажем? Мне, когда я в прошлом году причислился, наш майор сказал:

— Сегодня, Павел, ты взгромоздился наконец на хвост парткобыле, поздравляю… Куда ты, папенька, пристроишься, и не знаю!

— Под хвостом, сынок, — проговорил Иван Кузьмич. — Раньше говорили: как у Бога за пазухой, теперь правильней сказать: как у партии и правительства под хвостом.

Ротмистр опять захохотал:

— Это вы здорово сочинили!

— Замолчи, Павка! — прикрикнула на него Аллочка. — Советую вам, Иван Кузьмич, ваши библейские остроты оставить, — обратилась она к отцу, как к постороннему. — Хотя, конечно, одна глупость, но усмотреть могут и другое!

Окинув домашних презрительным взглядом, продолжала:

— Насильно в партию никто не тянет, такого не бывает! Наверно сами со всех сил лезете!

Лица у всех вытянулись, стали грустными и глуповатыми, как на похоронах.

— У нас в семейке страсть делать себя смешными, — уже совсем злобно проговорила Алла. — Один на старости лет лезет в партию шутом, другой — красуется пижоном в кавалерии. Уж лучше бы ты, Павка, поступил в команду пращников. Метал бы камешком вражескому танкисту в глаз!

— Дура! Ничего не понимаешь… — вспылил ротмистр.

— Этакий болван! — немедленно парировала сестрица.

— Стой! На тормоза!! —испуганно, словно увидел прикорнувшего на путях черта, возопил Иван Кузьмич.

Вечером, отходя ко сну, Иван Кузьмич тревожно спросил жену:

— Зачем приехала?

Милица Спиридоновна, маленькая, высохшая старушка, сразу поняла, о ком идет речь:

— Забрать свои вещи и договориться с мужем о разводе, — горестно отвечала она.

— Бросает Алешу?!

— Бросает. Я ей говорю: как тебе, Алла, не жалко такого хорошего человека обидеть?

— Хорошего? Может быть! — отвечает. — Но этого «хорошего» в Москву перевести почти невозможно, да и без надобности он мне там, Не детей же воспроизводить с ним!

— Без надобности! Законный то муж!

— Завтра утром за ней самолет здесь снизится, полетит на курорт.

— А в самолете кто?

— Ничего не сказала.

— Чакалка! — пробормотал Иван Кузьмич, зарываясь головой в подушку. — Уродилась стопроцентная чакалка!

Дальше события покатились быстро. Ивана Кузьмича снова вызвал парторг Рубэн, ткнул пальцем в разложенную на столе газету «Правда», и строго сказал:

— Наша партия подымает мастера на недостигаемую высоту. Теперь ты становишься полновластным хозяином производства! Где заявление?!

Лицо у «хозяина производства» вытянулось; приняло нездоровый, ущербленный вид, свойственный жуликам. Блудливо бегая глазками и запинаясь, Иван Кузьмич попросил отсрочки на неделю, чтобы съездить в Минеральные Воды по важному делу.

— Какое там еще важное дело?! Ну, поезжай, — неохотно согласился Рубэн. — Будем тебя ждать для оформления.

Ночью Иван Кузьмич отбыл рабочим поездом, погрузив в багажный вагон и свою мотовеллу. Важное же дело, на которое он сослался, заключалось в следующем:

Был у Ивана Кузьмича младший брат Тихон. Этот Тихон, или Тиша, прославился как парень пустой и фантазер. Старший брат, принимавший участие в его воспитании, долго с ним возился, иной раз поколачивал, и наконец махнул, как на безнадежного, рукой, Братья разъехались, и ряд лет о Тише не было никаких известий. В последнее же время из Минеральных, где Тиша поселился, стали поступать тревожные и странные слухи, что, де, Тихон остепенился, ударился в мистицизм и даже рукоположен местной церковью во диаконы.

Иван Кузьмич, давно отошедший от всякой церковности, неодобрительно рассуждал по этому поводу:

— Разумные люди от поповства бегут, заметают, а наш шлепогуб поперся… Загремит в скорости наверно куда-нибудь!

В связи со свалившейся на него бедой, Иван Кузьмич быстро пересмотрел свой взгляд на дело с диаконством. Новая позиция брата стала ему рисоваться не столь порочной, более того, — единственной возможностью выпутаться самому.

— Если Семен Иванович своим заграничным сыном спасается, то мне при единоутробном, проживающем в Минеральных, брате диаконе и унывать грешно, — бодрился он — Надо съездить, договориться; может Тихон того… взаправду возревновал!

В Минеральные Воды Иван Кузьмич прибыл на рассвете. Оседлал своего коня и, весело постреливая на зарю, погнал через спящее еще село на окраину. У нужного домика выходила как раз из калитки девочка-подросток с красным пионерским галстуком на шее и ранцем книг на спине.

— Тихон Кузьмич живут у нас, — на вопрос мастера бойко отвечала она. — Только сейчас они выехали на недельку в Кисловодск со всем ансамблем.

— На требы, что ли? — спросил мастер.

— Ну да, по требованию. Они в Кисловодске завсегда останавливаются в клубе «Пищевик», что при скотобойне, вы их там застанете… Извините, я побежала, у нас за опоздание строго, — вдруг заспешила она.

— Раньше говорили причт, а теперь, вишь, у нее ансамбль, — улыбнулся в бороду мастер; его улыбка, впрочем, более относилась к юркой пионерке, чем к ее словам.

В Кисловодске Ивана Кузьмича снова ждала неудача: Тихон уехал в Железноводск, оставив глухой и злой уборщице записку, что к вечеру будет непременно обратно.

Иван Кузьмич бесцельно побродил по пустому зданию клуба, подивился грязи, бедности и зловещему смраду, исходившему из всех углов культзаведения, потом отыскал за сценой клетушку брата и повалился спать на неприбранную с утра койку. Проснулся лишь к вечеру, почувствовал голод и решил поехать в город что-либо себе промыслить.