Николай Ватанов - Метелица

— Постойте, Татьяна «Николаевна! Я ошибся, думал, что там музей!

Таня остановилась в подворотне и как затравленный, злой зверек, горящим взором смотрела на меня.

— От вас я этого никогда не ожидала! — дрожа- идем от обиды голосом говорила она. — Такая жестокая и подлая шутка! Знайте теперь: мой отец был служителем религиозного культа!

— Тем более! — подал я неудачную реплику.

— Что «тем более»?! — возвысила голос Таня. — Это проклятие губит меня, висит над моей жизнью, мешает моральному возрождению!

До станции метро мы шли молча.

— Прощайте! — сухо бросила мне Таня у входа. Больше я Тани не видал.

Александр Ильич Капустин окончил в 1912 гаду Училище Правоведения и начал свою юридическую карьеру товарищем прокурора при Н-ском Окружном суде. Жизнь в то время свела нас и мы были очень дружны. В начале революции Капустин эмигрировал, с тех пор я потерял всякую связь с ним.

Мы снова встретились в 1944 году, в Баварии, При исключительных обстоятельствах. В общественном бункере при ужасающей бомбежке, когда потух свет и крепкие своды здания сотрясались от сыпавшихся с неба, бомб, я неожиданно услышал в ближайшем углу русскую речь.

— Не бойся, Леночка, — говорил спокойный и приятный баритон. — В таких случаях нужно быть фаталистом. Ты знаешь, детка, что такое фаталист?

— Дззз… бум, бум, — слышалась тем временем адская музыка снаружи.

— Фаталист — это человек, который ничего не боится…

— …по глупости, — вставил женский голос.

— Нет, Оля, не по глупости, а по глубокой вере в предначертанность земного пути человека.

— Замолчи, рада Бога! Опять летят… предначертанности.

Раздался где-то очень близко взрыв, от которого екнуло в душе. Кто-то в темноте шарахнулся и взвизгнул. Стены бункера удушливо запылили/

— Вот у меня еще в России был приятель, дядя Ваня, как его все мы звали, — начал снова баритон (я стал теперь слушать с большим вниманием). Так этот дядя Ваня был на германском фронте в самых невероятных переделках, и тем не менее вернулся домой невредим. Когда же поступил на гражданскую службу, — он был архитектором, — то на второй день ему на постройке упавшей с лесов балкой оторвало руку.

Я не выдержал, вскочил и, нащупывая своей единственной рукой стену, стал пробираться в угол.

— Александр Ильич, где вы?

— А?! Кто?!

— Это я — дядя Ваня!

— «Чудесная встреча» — кажется, О. Генри, — произнес в темноте женский голос.

Неисповедимы пути Господни. Так через 25 лет я снова обрел друга.

Бежало время, назревали мировые события. После капитуляции я поселился в городке Ф. вместе с семьей Капустиных, состоящей из Александра Ильича 58 лет, его супруги — Ольги Николаевны, лет на 20 моложе, и 14-летней Леночки. Мы сняли небольшую квартиру в доме вдовы с примечательной фамилией Zehnpfennig. Дом помещался в фруктовом саду и, кроме нас и вдовы, в усадьбе иных людей не было. Здесь проживали мы в труде (Александр Ильич давал уроки английского языка, я работал чертежником) и бедности, но в мире и душевном спокойствии более двух лет, когда случилось трагикомическое событие, о котором я хочу рассказать в настоящем повествовании.

Однажды вечером, когда мы с Александром Ильичем, в ожидании ужина, играли в шашки, Ольга Николаевна, хозяйственный шеф нашей маленькой колонии, с грустью сказала:

— Сегодня у нас опять будет один голый картофель; ни мяса, ни масла, ничего у меня нет. Как это надоело! Надо что-то предпринимать.

Александр Ильич, не отрывая взгляда от доски, философски заметил:

— Терпение, Оля. Были времена и более ужасные и государство не разрушалось, устояла матушка Русь.

Ольга Николаевна качнула головой и презрительно про себя произнесла:

— Мужчины.

— Мужчина пошел мелкий, — охотно согласился Александр Ильич, раздумывая над ходом, — наголо бритый и вислоухий.

— Скоро кушать? — отозвалась из соседней комнаты Леночка.

— Сейчас. Но картошка в мундирах только!

— Ce sont мне ègal, мамочка, — проговорила побывавшая во многих европейских школах дочь.

За ужином, во время процесса глотания довольно- таки безрадостного картофеля, Ольга Николаевна скачала:

— Ты, папа, идеалист. В жизни ты ничего не понимаешь и понимать не хочешь. Нельзя питаться воспоминаниями прошлого и мечтами о светлом будущем. «Жизнь начинается завтра» — роман Гвидо-де-Верона… Дядя Ваня, хотите еще картофеля?

— Покорно благодарю. Я сыт.

Александр Ильич нахмурился:

— Что же по-твоему нам с дядей Ваней делать, « ели честный труд не обеспечивает жизненного минимума?

— Не знаю, право, — вздохнула Ольга Николаевна. — Леночка потеряла за этот месяц около двух кило.

Случилось так, что вскоре после упомянутого разговора в гости к Капустиным приехал из ближайшего лагеря Ди-Пи бывший колхозник Степан Мурый. Это был пожилой уже человек, но очень бодрый и полный энергии. Одет он был в новый костюм, при ярком галстуке; на пальцах блестели золотые кольца, пахло от него американскими папиросами и чем-то спиртным. Словом, все свидетельствовало, что человек в Европе не растерялся и преуспевает.

В тот. же день Ольга Николаевна съездила с Мурым в деревню за яблоками к знакомому бауэру. Вернулись они вечером с полными рюкзаками, и имели вид заговорщиков. Непосредственно за ужином, — на этот раз подано было жаркое, сладости и даже бутылка водки (все это навез Мурый), — началась атака на бедного Александра Ильича.

— Представь себе, папочка, в деревне, у мужиков все есть, — сказала Ольга Николаевна. — Нас угощали превосходной копченой грудинкой, белым хлебом, яблочным вином… И скот очень дешев. Мы, например, со Степаном Романовичем купили корову всего лишь за 1500 марок.

— Что…о…?! — подавился куском Александр Ильич.

— Корову, — подтвердила Ольга Николаевна. — 15 центнеров живого веса.

— Допельцентнеров, — вставил Мурый.

— Нет, Оля, постой, — Александр Ильич медленно покраснел. — Насколько я тебя понял, и если ты не шутишь, ты приобрела совместно с господином Мурым корову?!

— Да, корову.

— Гм…м… — Александр Ильич снял и снова надел очки.

— Что же вы с ней, с коровой, думаете делать, разрешите спросить?!

— Конечно, не целоваться с ней, а немедленно ей секи м-башка делать, — захохотал Мурый. — С немкой, хозяйкой вашей, уже условлено: она предоставляет нам свой сарай. Я же, как старый мясник, берусь за два часа все покончить.

— Да, фрау Zehnpfennig согласилась, — подтвердила Ольга Николаевна, — за центнер мяса и голову.

— Немецкий центнер, — поправил Мурый.

— Оставшееся мясо мы делим пополам; часть продаем, и для себя имеем мясо совершенно даром. День та на покупку коровы дает Степан Романович.