Татьяна Акимова - Безответные

- Нуда, - равнодушно отвечал экзекутор. – И зовут японку – МАРИЯ. Не нервируй меня, у меня во рту - всё слиплось уже. Мутит от вашей рыбы сырой.

Утоплю тебя, к черту. И увезу как сувенир на родину!

Велики и могущественны кедры храма сингон.

Хранят древние камни покой умерших, и не пускают оных обратно.

Буддизм не вызволяет души на земную поверхность.

Крепко Они держат грешников.

Вакаиро приехала облегчить страдания отца.

Среди каменных изваяний – могил храма Будды, поросла мхом печаль родственников.

Ветром развивала скорбь - кровь ритуальных фартуков.

Вакаиро верила, что если повесить такой красный передник на изваяние её отца, то демоны – не так сильно будут жечь его пятки…

- Да будут! – Скептически икнул Дмитрий.

Вакаиро обернулась.

На священных камнях храма Окуно-ин, свесив грязные, шнурованные ботинки сидел бродячий наёмник.

Бесцеремонно ковыряясь пальцем во рту, он пялился на «Молодой цвет», неподобая самурайскому мужу.

Отпив крепкой настойки из горла, гайдзин сплюнул на священную землю.

- Очевидно, что вы один из ёкаев. – Уважительно обратилась восемнадцати летняя девушка к Дмитрию.

- Что вы за народ – то такой?.. – Разочарованно, рыгнул бывший хранитель. – У нас, если видят беса – сразу крестятся, а вы смеренно опускаете глаза долу.

Не ёкай я…

Вот сзади у тебя… ЁКАЙ! – Громоподобно довершил Ронин и вытащил катану.

- Не двигайся, гайдзин! – Воскликнула Мара, захватив тонкую шею девушки. – Это мое предопределение!

Мгновение и принцесса Хасихимэ с Вакаиро стояли на веревочном мосту.

Велик и страшен ветра вой, меж скал над Дзигоку.

Бамбук играет последнюю песнь отчаявшимся…

- Ты хочешь угодить в бездну? – Послышался голос демона с другой стороны скал. – Тогда падай вместе с обратившим тебя!..

Океан омывал ноги, а крабы расчесывали волосы.

Красив был закат в стране Восходящего солнца.

Воздушные змеи, и шары.

Старики и дети, смотрели в одну сторону с Ронином.

- Как ты свыкаешься с тем, что мы продаем их всех? – Еле ворочая языком, спросил Дмитрий. – Ведь всех же засунули, по номерам, по порядку – как в архив!

- А ты знаешь, - спросила в ответ Рейко, - что «авамори» - переводится как цветение?.. – И помолчав, продолжила. – Если вылить дистиллят в прибрежные воды – самогон распускается в них цветением сливы…

13 числа этого месяца утверждаю, собственное волеизъявление на случай моей кончины. Указанный документ, заверенный у нотариуса - считать завещанием.

Завещанные мною материальные и интеллектуальные ценности распределить, лишь в случае неукоснительного следования инструкции изложенной ниже…

«Хотелось бы, конечно, быть похороненным в старой части кладбища…» - Меланхолично думал Дмитрий. «…Там деревья уже выросли – нет этого степного простора, как в домике, в детстве! Не нужно думать о вечности, уставившись в линию горизонта…»

- Хрен вам! – Неопределенно выругался он, и отхлебнул змеиной настойки.

Сидя на скамейке, с тоской Дмитрий смотрел на трансформаторный блок, не естественно широко обнесённый рабицей, стоящий по соседству с неухоженными ржавыми прямоугольниками советских могил.

- Хандришь?

На соседнем участке возник Василий. Свесив копыта с покосившегося столика, черт болтал ими, не доставая до земли, засунув лапы под пятую свою точку опоры.

- Он третий месяц уже так… - Отозвалась на вопрос черта лиса, вылезшая из-под корней торна. Кицуне отряхнулась, и во все стороны полетели комья глины.

- Четвертый. – Поправил мужик, садясь с Дмитрием рядом на одну скамейку.

От дождей дорогу развезло.

Где-то под горой буксовала старая четверка.

Редкие деревья, обозначавшие границу отчужденной территории, сопливили вместе с погодой.

Отломили по осиновому шесту, каждый.

Рейко накинула откуда-то взявшийся полиэтилен.

Василий поставил стаканы.

Остальные подтягивавшиеся тащили, сало, огурцы, только что пожаренные котлеты.

Были и салат Хе, и Фугу, и гречневая лапша.

Нуре-онна готовила ведьмин кипяток .

Ама-но-дзаку заворачивал в морские водоросли рис.

Паша с Петром, взяв не реагирующего Дмитрия за плечи, подсадили его к столу.

Ефим развел костер, а Серафим напустил вокруг туману.

Юра и Матвей притащили из-под горы инструменты, и споро сбили еще три лавки вокруг стола.

- В это время года, - пробубнил под нос Миха, - Только и остается, что хандрить.

- Да… места у вас конечно… - Окинула взглядом окружающий ландшафт седовласая женщина, и, хохотнув, хлопнула залпом стакан ханни [19] Ведьмин кипяток или Хання - Саке разогретое до 50 градусов Цельсия .

- А что места, главное же не места, мать их так, - а то, почему бывает так вот не… не…

- Не Комильфо?.. – попробовала закончить фразу Василия кицуне.

- Ни к селу, ни к городу, мать ети! – Подытожил по-русски Ама-но-дзаку. И, воткнув нож в разделочную доску, ёкай выдернул из одеревенелых рук Дмитрия хабудзакэ, исполнив соло - «отзовитесь горнисты». Крякнув, бес захрустел соленым огурцом.

Где-то внизу всё еще буксовал автомобиль. Буд-то бы невидимый символ сизифовых трудов всего человечества.

Стараясь сделать жизнь лучше, вечно идущее не по тому пути, оно вопрошало к ответу.

- Вот ты мне ответь! – Повернулся Пётр к Рейко. – Почему бы не устроить, глобальную реорганизацию?

Лиса закатила глаза.

- Глобальную! – Не прекращал Петр. – Что бы каждую папочку, перечитать, а человека выслушать… потом ещё и подумать… - Растягивал захмелевший черт мысль.

- А не так, чтоб – раз и решение выдвинули! – Подхватил Серафим.

Василий громко всосал корейскую морковь, и, поперхнувшись, резюмировал:

- Главное, что их уже и не жалко становится. Безответные – берут пример… - не рассчитав, черт сделал указательным пальцем дыру в целлофане, - и лишают ответа других, таких же, как они сами. А попробуй - приди к таким вот за прощением…

Из прорехи закапало.

- Доставай спирт. – Скомандовала Рейко, ударив об стол ладонью. – Идиоты, вы что – не видите – его же не прошибает ни чего! Завели гнилую тему, интеллигенция, мать вашу!

- На вдохе, на вдохе, это тебе не самогон… вот – молодец. – Бережно, поддерживая под донышко, кицуне и Петр помогали Дмитрию, справится с алюминиевой кружкой.

На миг, застыв в легких густым киселём, пересилив сопротивление, дыхание вновь рванулось изо рта. Дмитрий закашлялся и припал к мужицкой телогрейке, занюхал и размяк.

За Дмитрием, и мужик с Рейко, крякнув, накатили по стакану чистогана.

Туман укрыл погост от лишних глаз и очей.

Скатываясь в низину, потекла по полю, заглушая звук буксующей надежды, песня затянутая двенадцатью пьяными, нестройными голосами: