Сергей Шапурко - Два миллиона (сборник)

Николай бродил среди пальм и черных людей и мечтал. Мысли его были о недалеком будущем, о беззаботной жизни, которая наступит после всей этой суеты с алмазами. Заработать на этом деле он собирался много, поэтому и мыслил масштабно.

Да, планов было в избытке, а вот денег, наоборот, мало. Но неиссякаемый задор в душе, не позволял грустным мыслям оккупировать черепную коробку. Он не сомневался, что жизнь, в скором времени, наладится. Однако, не подозревал, что, может быть, даже быстрее, чем он думает.

В дальнем конце аллеи показался белый человек, вышедший из офисного здания.

В Африке европейцы, следуя внутреннему чувству самосохранения, подсознательно тянутся друг к другу. Быстро завязывают отношения, помогают друг другу, чем могут. Коля знал уже многих белых в Анголе. Однако шедший ему навстречу человек знакомым не казался, но и ему был рад Николай.

Когда до незнакомца оставалось не более 50 метров, Коля различил на его лице усы. Чем ближе подходил тот, тем крепче становилось убеждение Живцова, что этот человек ему знаком.

На расстоянии пяти метров Коля узнал его. И тут же испытал ощущения, сходные с теми, когда его в одной из юношеских схваток послали в нокдаун.

Это был москвич Евгений, укравший у него полмиллиона!

На перекрестке регулировщик яростно подгонял жезлом гужевой транспорт. Мальчишка, продавец сладкого льда, ковырялся в носу и потихоньку лизал доверенный ему товар. С пальмы упал кокос и напугал стайку девчонок. Зазывала продуктовой лавки доставал прохожих и уворачивался от оплеух.

Коля подошел вплотную к коварному арбатовцу и тихо сказал:

– Ну, вот и здрасьте!

Тот узнал человека, которого меньше всего хотел бы встретить и оторопел, словно школьник, первый раз увидевший на уроке анатомии скелет.

– Где же ты, сука, денежки мои дел? – спросил Коля и слегка приобнял того за шею.

Отойдя от первоначального шока, Евгений, изобразив на лице невинность, ответил невпопад:

– Я здесь по поручению известного лица. Пальмовое масло закупаю.

– Ах, ты еще и закупаешь! Не на мои ли кровные? – взревел Живцов и нанес левой рукой короткий удар в живот коварного грабителя.

Евгений взвыл от боли и попытался вырваться, но железные тиски Колиного захвата не давали ему шанса. Тогда тот изменил тактику и сказал:

– Отпустите, пожалуйста, Николай Николаевич. Вы же сильнее.

Это утверждение выглядело несколько странным, учитывая, что тот был выше Коли на полголовы и тяжелее килограмм на двадцать.

– Давайте поговорим. Я все объясню. Видите ли, меня самого обокрали. В Парижском аэропорту.

От такого неожиданного заявления Николай слегка ослабил хватку, чем не преминул воспользоваться коварный усач.

Он с не свойственной людям его комплекции ловкостью вывернулся из Колиных рук и побежал по алее.

– Сука, падла, заколю! – вскрикнул Николай и в пять шагов нагнал наглеца.

Свалив его на землю, он приступил к избиению. Евгений мычал, как недоенная корова.

Начала собираться толпа, что было явно не в интересах Николая. По-быстрому обыскав карманы, в которых он обнаружил лишь двадцать долларов США, расческу, пачку сигарет, зажигалку и жменю местных монет, он поднял злодея, заломил ему руку и сказал:

– Веди в гостиницу, в которой живешь.

Евгений еще острее почувствовал, что прошения ему не будет, стал царапаться и пускать слюни. Николай еще сильнее прижимал руку и отвешивал тумаки. Картина выглядела настолько естественной, что со стороны казалось, что это отец наказывает сына-акселерата, принесшего из школы двойку.

Сидящий в раскаленной будке полицейский уже давно наблюдал за происходящим. Но до поры до времени не вмешивался, резонно рассуждая, что те и сами разберутся. Однако, решив, что срок, отпущенный им для выражения взаимных претензий, завершен, медленно вышел из своего укрытия и пошел к двум белым.

Встреча с представителем власти не входила в планы обеих сторон. Не сговариваясь и почти не меняя положения, они быстрым шагом пошли в сторону луандийских трущоб.

«Задушу козла!» – с ненавистью подумал Николай.

Схваченный думал тоже что-то нехорошее.

Заведя пленника в первый же проулок, Николай продолжил экзекуцию. Евгений слабо отбивался и орал. Когда терпеть стало невозможно, поверженный взмолился.

– Хватит, хватит! Я все отдам!

– Где деньги, падлюка?

– Я же тебе говорил, – московский вор, после столь фамильярного к себе отношения, стал обращаться к Николаю на «ты», – в Париже своровали.

– Ты что, идиот? Как у тебя могли такую сумму стащить?!

– А у тебя как?

Николай задумался – крыть было нечем.

– Как отдавать собираешься?

– У меня есть серые алмазы.

– Серые алмазы? А такие бывают? – Живцов, будучи уже раз обманут этим человеком, ко всем его словам относился с недоверием.

– Бывают. Это – очень редкие камни. Бешеных бабок стоят.

Услышав о деньгах, Николай немного успокоился и даже слегка разгладил ладонью смявшуюся одежду своего должника.

– Показывай.

– Они в отеле.

– Пошли.

Двинулись к гостинице. Николай, на всякий случай, придерживал Евгения за талию. Проходившие мимо негры думали, что это двое приятелей возвращаются из бара.

– Как же у тебя деньги украли?

– Летел с двумя колумбийцами. Вроде, приличные чуваки, в костюмах. В Орли, во время пересадки, зашли в кафе и выпили. Неожиданно стало плохо, потерял сознание. Когда очнулся, ни бабок, ни колумбийцев.

– Ладно, не грусти, а то волосы не будут расти. Со мной тоже подобное случалось.

Давным-давно, когда народы великого Советского Союза еще спали под теплым социалистическим одеялом, мирно похрапывая, и им не снились кошмарные капиталистические сны, в семье потомственного дипломата Шароглазова родилась дочь. Ждали сына, наследника и продолжателя, поэтому с младых ногтей девочка, которую нарекли Саломеей, воспитывалась, как мальчик.

Семья была обеспеченной, и особых невзгод на жизненном пути ребенок не испытывал. Закрытый детский сад для отпрысков работников дипмиссий, спецшкола, МГИМО – все это изначально планировалось и в свое время воплотилось в жизнь.

После окончания института Саломея Шароглазова по распределению, на которое уже не смог повлиять, оказавшийся на тот момент в опале, отец, поехала в Африку. Это был наиболее худший вариант для начала карьеры дипломата – была велика опасность завязнуть в этих джунглях надолго, если не навсегда.

Годы шли, а Саломея лишь меняла страны в границах одного континента. В начале девяностых она, уже заболевшая синдромом безучастности, перебралась в Зимбабве.

Простой африканский быт, в первое время казавшийся ей экзотическим и загадочным, теперь вызывал лишь раздражение. Поэтому в своей резиденции она решила создать интерьер как можно более помпезный.