Андрей Шляхов - Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера

— Спасибо, Алексей Емельянович. — Данилов сменил ироничную улыбку на довольную. — Давно ни с кем по душам не разговаривал. Блаженство!

Гавреченков с демонстративной деловитостью зачиркал ручкой в настольном органайзере. От сильного нажима рвалась бумага, но главный врач словно не замечал этого.

— К Алексею Емельяновичу можно войти? — спросила Ольга Евгеньевна вышедшего из кабинета Данилова.

— Конечно, можно, — разрешил Данилов.

«Чем я занимаюсь? — подумал он. — Только и делаю что хамлю главным врачам. Надо бы порыться в руководстве по психиатрии — не описано ли там подобное извращение?»

Против ожиданий никто из коллег не стал интересоваться разговором с главным врачом. Только Вознесенский на ходу спросил:

— Остаешься?

— Остаюсь, — подтвердил Данилов.

И все — не было ни любопытства, ни ободрения, ни тем более порицания. «На «скорой» было бы иначе», — подумал Данилов и дал себе слово в ближайшую свободную субботу или воскресенье непременно заглянуть на родную подстанцию. И в самом деле, сколько можно — с прошлого года собирается, да все никак не соберется проведать бывших коллег.

Можно было заехать и сегодня — сразу после работы, но Данилов представил себе, как появляется на подстанции в шестом часу вечера с двумя бисквитно-кремовыми тортами в руках. В гараже, разумеется, не будет ни одной машины, а на подстанции — никого, кроме диспетчеров и Елены. Нет, лучше уж с утра — так хоть будет возможность пообщаться с отработавшей сменой.

У него потеплело на душе от картины визита на родную подстанцию. Данилов представил, как он, не торопясь, проходит по гаражу, заходит в диспетчерскую, затем обходит комнаты отдыха, созывая всех на кухню для скорого чаепития. Интересно, многое ли изменилось за время его отсутствия? Да скорее всего, ничего и не изменилось, иначе Елена бы рассказала об этом. Нет, все равно все изменилось. Ведь раньше он был выездным врачом, а теперь — всего лишь гостем. Но все равно приятна даже мысль о том, что надо навестить бывших коллег…

Заканчивая с сегодняшней писаниной, Данилов почувствовал сильную потребность отвести душу в узкой мужской компании.

Полянский, как обычно, долго не отвечал на звонок, но наконец в трубке послышалось его приглушенное:

—Да?

— Привет, мученик науки!

— Привет. — Полянский продолжал говорить тихо. — Что-то срочное?

— Когда освобождаешься? — Данилов понял, что Полянский отбывает время на очередном кафедральном заседании или на очередной конференции.

— В шесть — точно.

— Тогда в полседьмого — на ноге у башки! — Данилов и сам не помнил, когда к нему прилипло это уже не популярное московское жаргонное выражение.

— Буду. — Полянский отключился…

Место, в которое его привел Данилов, Полянскому поначалу не понравилось.

— Вот уж не думал, что в центре Москвы может быть такая дыра, — сказал он, скользнув взглядом по обшарпанным стенам и остановившись на колченогих разномастных стульях. — Ну и ну!

— Зато здесь пельмени лепят сами, а не в супермаркете покупают. — Данилов подтолкнул приятеля в спину. — И есть нефильтрованное пиво. Хорошее.

— Ладно, уговорил. — Полянский снял куртку, повесил ее на спинку одного из стульев и опасливо уселся — стул устоял. — Если уж нефильтрованное…

После пятой порции пельменей, на сей раз начиненных телятиной и грибами, Полянский в сытой истоме откинулся на спинку стула и выдал заключение:

— Это не дурь, Вовка, это объективное следствие твоей работы на «скорой». Ты привык действовать в о-о-чень сжатые сроки, в черт знает каких условиях и тем не менее выходить победителем — вытаскивать своих пациентов с того света за ногу, за руку или еще за что-нибудь. Сейчас же, когда у тебя больше времени на пациентов, пардон — пациенток, и к тому же условия лучше и возможностей больше, тебе кажется, что ты вообще не имеешь права на неудачу. Заметь, я говорю «на неудачу», а не «на ошибку». Эта история с желудочковой аритмией — действительно несчастный случай, а не следствие твоей мнимой халатности.

— Это ты так считаешь…

— Вовка! Хорош бредить! Я так считаю, ваша администрация так считает, Елена так считает! Согласись, что это чего-то да значит!

— Особенно — мнение администрации, — съязвил Данилов.

— Да, представь себе! Если твой главный спит и видит, как бы уесть тебя половчее и тем не менее ничего не может предъявить официально, то это свидетельствует о твоей непогрешимости… — Заметив, как брови Данилова поползли кверху, Полянский поправился: — Тьфу ты — безгрешности. Так что хватит самоедства…

— Это не самоедство, Игорь, — едва слышно сказал Данилов. — Это, наверное, моя посттравматическая энцефалопатия. Я все время боюсь упустить нечто важное и оттого настолько застреваю на мелочах, что не вижу главного. Пару раз чуть не напорол косяков. А я ведь врачом работаю, да еще анестезиологом-реаниматологом, а не пончики продаю. Там все просто, просчитался — доложишь из своего кармана. А я ничего доложить не могу…

— Тебе надо к психотерапевту. — Полянский поднял руку, подзывая официантку. — К хорошему психотерапевту… Еще две порции с телятиной и два пива.

— Я не люблю психотерапевтов, — сказал Данилов, дождавшись, когда официантка отойдет от их стола, — ничего личного, просто не люблю — и все.

— Тогда меняй работу, — посоветовал Полянский.

— Ты читаешь мысли нашего главного врача.

— Я не читаю чужих мыслей, но почему бы тебе не заняться чем-нибудь другим? В медицине есть много направлений…

— Агитируешь к себе на кафедру? — рассмеялся Данилов. — А что, это мысль! Я подумаю.

— Работать на одной кафедре с тобой?! — Полянский замахал руками, словно пытаясь отогнать от себя пчел. — Нет, лучше броситься под трамвай! Это более спокойный и надежный метод самоубийства. А если серьезно, то можно пойти в ультразвуковую диагностику или в рентгенологи. Чем плохо?

— Ничем, — пожал плечами Данилов. — Целыми днями пялишься в телевизор и еще деньги за это получаешь.

— Тогда иди в медицинские статистики, — обиделся Полянский. — Знаешь, Данилов, я всегда подозревал, что ты спрашиваешь совета только для того, чтобы надо мной поиздеваться!

— Ты ошибаешься, — посерьезнел Данилов, — я издеваюсь над собой, а не над тобой. Издеваюсь, потому что и в самом деле не могу найти выхода. Но знаю, что он есть.

Решение пришло неожиданно — во время игры на скрипке. Данилов оборвал на середине четвертую сонату Вивальди и перешел к сюите Баркаускаса, сосредоточившись на музыке. Во время игры он полностью сливался с инструментом, ощущая смычок бесконечным продолжением своей руки. Весь мир растворялся в музыке, становился ею. И никогда еще во время игры Владимира не посещали озарения — только после.