Айдар Павлов - Олеся и Арлекин

- Кажется, я знаю, что мы будем снимать, - сказал он, подтолкнув сзади шляпу. Шляпа почти закрыла самодовольные глаза. – Асклепия!

- Что?

- Хотите сниматься в кино?

Асклепия растерялась. Конечно, она мечтала сниматься в кино, но это было в далекие застойные времена, когда она под стол ходила и носила пионерский галстук. Увы, до сего дня мечте не дано было осуществиться.

- Фи! - спрыснула Дарья. - До чего мы докатились!

- А вы, гениальная моя? - Арлекин чмокнул губами кисть озадаченной художницы. – Не против сыграть роль?

- Мы что, будем сами сниматься в собственном кино? - заинтересовался амбициозный ассистент Тряпушкин.

- Да! - подтвердил Арлекин.

- Но это уже как бы было у сеньора Федерико, - как бы очнулся и бросил чесать ногти оператор Лобанов.

- Это было у всех мало-мальски элитных сеньоров, мой друг, – согласился Арлекин. Мы не оригинальны. Это есть и будет, пока мы не вылезем из лужи собственных испражнений. Ибо это вечно. Это гнусно. Но это так.

Все затихли. Арлекин в задвинутой на глаза шляпе, сунув руки в карманы, продолжал расхаживать между изумленными коллегами.

- Сегодня мы едем на пляж!!! – воскликнул вдруг он, запустив шляпой в сторону двери.

И съемочная группа ринулась наперегонки занимать места в микроавтобусе.

Посреди шикарного пляжа стоял дуб. Ему было лет двести, не меньше. Кругом никогда ничего на росло, кроме него и четырех ядовито-голубых кабинок для переодевания. В общем, космодром. А дубок, между тем, слегка покачивался, один-одинешенек, как парадокс, как нечто странное и необъяснимое.

- Ну, как же! Не бывает деревьев на пляже! Там песок! Не бывает, чтобы дуб раскачивался! – восклицает как бы будущий кинозритель.

Искусство требует жертв, - как бы отвечает ему культовый режиссер Арлекин и приглашает, не зацикливаясь на деревьях, поближе познакомиться с другими элементами натуры.

Кабинки для переодевания, выполненные по эскизам Дарьи, ни чуть не соответствовали эскизам, ни художественным, ни финансовым. Как и всякий даровитый мастер, Дарья ни минуты не останавливалась на достигнутом. Скажем, если на эскизе (пускай, непонятном, дымчатом, бесформенном, но все ж...) речь могла идти только об одном этаже, то в результате оказалось два: для мужчин (второй) и женщин (первый). Кабинки имели ракетообразную конструкцию, устремленную в буквальном смысле как бы вверх, в космос, в потустороннее, которым день и ночь грезила Дарья. Сказать художнице, что места для смены плавок на трусы, равно как трусов на плавки не предназначены для проникновения в высшие сферы реальности, означало смертельно оскорбить Дарью. Чтобы она не вспоминала про пистолет, Арлекин никак не прокомментировал работу художника-постановщика.

В принципе, главного группа добилась: во-первых, на пляж с синими космическими ракетами никто загорать не приходил, а следовательно, не надо было отгонять глазеющих, во-вторых, натура была готова к съемкам вовремя, вопреки длительному простою.

Имело место, правда, одно противоречие, сразу же посеявшее зерно раздора во внешне благополучном коллективе: художница Дарья демонстративно игнорировала старинный дубок, инициатором которого выступал оператор Лобанов (он его нашел, он его оценил, он же его и пересадил). Дуб Лобанова поставили в центре мистического квадрата - космодрома Дарьи. С тех пор художник-постановщик точила зуб на оператора-постановщика, ибо Дарья культивировала мировоззрение, жестко связанное с числом «4», в пределах которого “непонятная” концепция "одиночества в пустыне" оператора Лобанова приживалась скверно. “Четверка” Дарьи символизировала не только четыре стороны света, но и количество недель в лунном месяце, времена года, суток, число зодиакальных стихий и, вообще, некое постоянство, основательность, целостность, что шло откровенно наперекор зыбкой философии «старого дуба в песках». Однако Лобанов с упрямством осла стоял на своем. На интуитивном уровне ощущений оператор предугадывал в дубе символ грядущего и всеобъемлющего, не сиюминутного, но вечного, в результате чего начисто отметал образы художницы Дарьи. Группе, имевшей две параллельные авторские концепции на несуществующую историю, работать (если это можно назвать работой) было не просто. Всем известно, что параллельные линии не пересекаются.

Параллельно двум параллельным концепциям художника и оператора существовала третья, собственно режиссерская идея фильма. Но Арлекин обнародовал ее лишь тогда, когда маразм достиг кульминации, и Лобанов включил камеру.

Режиссер отправил Дарью в одну из готовых кабинок и велел закрыться изнутри, потом подошел к Лобанову, заявил, что всё снимет сам, отнял камеру и предложил оператору отдохнуть от одиночества в песках на дереве.

Администраторше Асклепии было рекомендовано полностью раздеться, открыть шикарный пляжный зонтик и закурить сигарету. В тайне она того желала, поэтому выглядела очень счастливой.

Арлекин уставился в глазок кинокамеры.

- Внимание! – сказал он. – Мотор!

Олеся щелкнула хлопушкой:

- Кадр пятый, дубль первый!

На горизонте появился ассистент Тряпушкин. Как бы ниоткуда, как бы внезапно. Добрые десяток минут он неторопливо продвигался в направлении ансамбля дубок-кабинки, превращаясь из незаметного клопа в настоящего, большого ассистента с непочатой бутылкой шампанского в руках. Наконец, он добрался, куда хотел режиссер.

- Теперь остановись, - сказал Арлекин, помахивая над головой свободной от камеры пятерней. - Посмотри налево... Потом направо. Сначала налево, Тряпушкин! Дорогу никогда не переходил? Вот... вот... Хорошо. Сядь. Садись, садись, Тряпушкин. Можешь прямо на песок. - Ладонь Арлекина продолжала загадочно витать в воздухе. - Открой шампанское. Открывай, открывай. Не спеши, пленки достаточно… Оп! Теперь делаешь глоток. Еще... Еще... Хорошо... Сладкое шампанское, Тряпушкин? Ну, пей, пей...

- Вся бутылку, что ли? - удивился ассистент.

- Да, - важно протянул Арлекин, играя пальцами свободной руки. - У меня ничего не спрашивай. Пей и все. Понял, Тряпушкин?

Тот кивнул.

- И не кивай, пожалуйста!

Тряпушкин опять кивнул в знак согласия.

- Ох, Тряпушкин!

- Что? Плохо?

- Замолчи. Сколько шампанского осталось?

- Грамм сто, - доложил ассистент, икнув газом.

- Ладно, хватит. Оставь на черный день. Теперь засовываешь бутылку в карман. Не лезет? Ты сначала встань. Развалился! Загорать пришел или работать? Конечно, тебе ничего не лезет. Осторожно поднимайся. Не падай. Хорошо стоишь?

- Ну, - подтвердил Тряпушкин.

- Что будем делать?

Ассистент пожал плечами.

- А что бы ты хотел?

- Если честно?

- Естественно.

- Голую женщину, - искренне ответил ассистент.