Андрей Баранов - Сказ о тульском косом Левше и крымской ай-Лимпиаде

Прилетевший из Нового Света на воздушном шаре американский инженер Сайрес Смит остался так недоволен предложенной ему для проживания избой на курьих ножках (из нее выгнали местную бабу-ягу) что мигом соорудил себе в Аврориной скале мыса Ай-Тодор целый гранитный дворец, вроде ласточкиного гнезда, расширив пещеры взрывами пироксилина и быстро устроив там водопровод, собственный свечной заводик и даже крольчатник, для снабжения себя и спутников экологически чистой пищей.

– Работать, негры! – орал он на своих людей, некоторые из которых действительно были американцами африканского происхождения, а прочие хоть и являлись белыми но пахали как негры на плантации. Этот Смит правда был северянином но почему-то командовал рабами не хуже любого южанина-плантатора и грозно потрясал новейшим шестизарядным кремниевым револьвером Коллиера для острастки.

Все излишки производства продавались на базаре в деревушке Ялте, причем мистер Смит упирал на высокое качество товара на основе новейших американских технологий, чем вызвал зависть и уважение даже местных торгашей, не ожидавших что их кто-нибудь сумеет переплюнуть.

– Респект энд уважуха! – говорили они американцам, видя что за пакетик морской капусты с сушеной крольчатиной и ай-лимпийской символикой в виде оливковой ветви мира и разных зверюшек требуют деньгу сколько стоит пара овец. Символику эту придумали члены экспедиции, которая теперь стала гордо именоваться ай-Лимпийским комитетом. Это прибавило конторе солидности и заставило всех местных чиновников признать превосходство приехавших столичных не только в титулах и званиях но и в важности для имперских прожектов.

Надо отметить, что чиновничество и бюрократия была разумеется врагом России во все времена, и любая инициатива сверху, поначалу вроде бы вполне разумная, вязла как в болоте в море бумажной волокиты. Собственно графу Г. как потомственному аристократу казалось совершенно излишним вводить все эти названия вроде комитета или же комиссии, назначать председателя и секретарей, он опасался что чего доброго его заставят ходить в присутствие и у него даже появится начальник. Перспектива эта казалась просто ужасающей. Платов тоже терпеть не мог крючкотворов во всех видах, потому что у него руки так и чесались пришпилить их к стене вместо крючков.

– С одной стороны – высокие олимпийские идеалы, а с другой – все эти кувшинные рыла, вдумайтесь, господа! – увещевал Михайло собравшихся, не желая менять свой графский герб на чернильницу.

– Чтоб я да вместо седла на канцелярском стуле штаны с лампасами протирал? Не бывать этому! – сурово отнекивался и казак Платов.

Но Лесистратова как-то очень просто объяснила им что разумная организация необходима, а никакой излишней забюрокраченности не будет – она сама за этим проследит.

– Я вам буду добрая начальница, очень добрая! Ежели все делать по-моему, так из меня веревки можно вить! Да, да.

Ну а без символов и девизов комитет конечно не мог существовать. Сначала ай-лимпийским символом хотели избрать местного муфлона – дикого горного барана, которого лоббировал Платов, утверждая что в ем и шерсть и мясо – все есть что надо казаку, и папахи очень хорошие выйдут. Лизе Лесистратовой больше нравились дельфины, которые так любили плавать вокруг нее во время морских купаний, и некоторых она даже называла по именам греческих богов – Ясон, Тесей, Аполлон и тому подобными. Граф Г., будучи утонченной натурой, желал видеть символом ристалищ благородного быстроногого оленя. Словом было все как в недавно опубликованной басне стихоплета Ивана Крылова про лебедя, рака и щуку, которые все тянули в разные стороны, кто в небеса кто в воду, и согласья в товарищах не наблюдалось. Голоса их уже начали срываться на крик, а воз оставался все там же.

– Дельфины животные вовсе бесполезные и к службе не годные! Их дрессировать все равно что поросенка стричь – визгу много, шерсти никакой! – аргументировал Платов свою позицию, а вернее оппозицию Лизе с графом.

– А нам надобно не овец разводить, а стремиться к красоте и грации. Да кроме того настоящие и не нужны – нарядим ряженых, пусть бегают, хвостами машут. А ваш муфлон-фуфлон – это моветон, – убеждала мамзель Лесистратова.

Наконец порешили дабы не ссориться избрать символами, сиречь талисманами, всех трех животных. Тут же Лесистратова предложила и олимпийскую хартию, в которой запрещалось использовать символы ай-Лимпиады без особого разрешения, выдаваемого за пристойную плату. Так Лиза надеялась пополнить опустевшую ай-лимпийскую казну.

– Ну вот, решили этот вопрос – можно и к следующему переходить, у нас тут настоящее делопроизводство, – прощебетала она.

Граф Г. подумал что пожалуй жизнь постепенно налаживается, и в отчаяние впадать преждевременно. Платов закурил трубочку и задымил как полковой костер на ветру, остальные устроились на наветренной стороне, протирая слезящиеся от ароматного табака глаза, и обсуждение продолжилось.

Стали размышлять и над тем как открывать олимпийские ристания. Казак Платов, всегда высказывавшийся коротко но смачно, предложил пение казачьего хора в бурках и папахах, а также скачки с рубкой шашкой лозы и рассеканием нагайкой яблока. Граф Г. высказался за представление в стиле императорского балета, как в Большом театре в Санкт-Петербурге, дабы иноземцы знали что у нас в стране также проживают не только варвары. Лесистратова же, хоть и любившая балет и оперу, по здравом размышлении отдала предпочтение искусству в народном стиле, то есть балалаечникам, гуслярам да гармонистам, а также плясунам и русским тройкам.

– Представьте, господа – вечером или даже ночью выезжают расписные коляски, запряженные призовыми рысаками! Вы пальчике оближете, я вам ручаюсь! – уверяла Лиза.

– А потом казаки переходят в наступление по всему фронту! Ну можно еще тяжелую кавалерию пустить, улан и прочих гусаров, – добавлял казацкий атаман.

– И тут же опера с балетом! Постойте, а не получится ли у нас какая-то хреновина с морковиной? – сомневался граф Михайло.

– Ничего, можно варить все вместе, а вкус какой-нибудь верно выйдет, – довершала Лиза уже несколько в кулинарном ключе.

Постепенно все резоны были учтены и все ходы записаны, так что программа торжеств с административной точки зрения стала совершенно ясной и понятной. Всевозможные утеснения обывателей должны были смениться празднеством, поясняющим что не зря они страдали и терпели, причем некоторые так усердно терпели что даже переехавши в новые дома с немалой доплатой не прекращали жаловаться и гневить судьбу и начальство. Для этого следовало показать им что-то родное и знакомое но с постепенным переходом в далекие прекрасные выси дабы очаровать навсегда.