Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Решив не испытывать судьбу, он на время спрятался в больни­це, куда Додика положили на обследование и откуда ночью выкрали его.

Берлянчик лежал на запыленном паркетном полу, раскинув руки и разведя носки больничных шлёпанцев,в которые были обуты его ис­худавшие ноги. В треугольнике между шлёпанцами метался мотылёк, видимо, испуганный этим новым для его царства полосатым и тощим предметом. Вид мотылька усиливал ощущение беспомощности и неле­пости бытия; как всякий человек, измученный опасностью и страхом, Берлянчик искал ту отправную точку в бешеном водовороте мыслей и чувств, которая помогла бы ему принять кровавую развязку со спокой­ным достоинством мужчины. Сначала он искал успокоение в думах о дочери и жене, но это не облегчило его страданий, потому что семья­нином он себя почувствовал только после второго инфаркта, решив, что надо побыть в благочестии хотя бы несколько дней до кончины.

Тогда он стал думать о бизнесе и «Виртуозах Хаджибея». Но это ещё больше расстроило его! Ибо если собственный конец он вос­принимал как естественный финал одряхлевшего существа, то с дея­тельностью «Виртуозов Хаджибея» были связаны его почти юные уст­ремления и надежды, которые теперь, как песня, оборвались на полу­слове, и это нещадно угнетало его.

Берлянчик расправил затёкшие чресла и вздохнул. Теперь он понимал, что у него есть только два одинаково печальных выхода: или он откажется от передачи своей доли в «Виртуозах Хаджибея» — и тогда в субботней телепрограмме «Человек и закон» объявят, что из третьей городской больницы ночью вышел и без вести пропал граж­данин Берлянчик Д. С.; или он откажется от самой доли и лишится все­го, что имел, кроме жены Лизы, двух инфарктов и огромных процентов по долгам.

Тут невесёлый ход его мыслей прервал шум подъехавшей машины. Додик понял, что наступают его последние минуты! Он положил таблет­ку валидола под язык, отполз к огромному стенному шкафу и с безотчёт­ной надеждой погибающего спрятался в него. Раздался скрип ключа в двери и стук женских каблуков, за которым следовала осторожная муж­ская поступь.

— Сейчас ужас что творится! — произнёс мужчина, и Берлянчик с изумлением узнал голос Горчака. — Мой товарищ ночью вышел из боль­ницы и пропал. Был человек и нету. Ирочка, так это ваша вилла?

— Да.

— Странно, если вы такие состоятельные люди, зачем тебе раз­деваться в «Виртуозах Хаджибея»?

— Спроси у мужа — это его дикие причуды.

— И, И... он согласен, чтобы ты была наградой для «призёра»?

— Ну, нет! Он позаботился о том, чтобы этого не случилось.

— Гммм... А ты уверена, что он не явится сюда?

— Не бойся, он уехал в Киев.

— А кто тебе сказал, что я боюсь? — произнёс Горчак уже дру­гим, помолодевшим тоном, и тут же бурно приступил к своей роли ис­кусителя, — то есть, стал играть подтяжками и мычать ламбаду, что свидетельствовало о его мужской независимости и игривом настрое.

— Ирочка, мой запоздалый, нежный блюз… Ты знаешь, что «Мо­нако» будет выпускать? Ёжик-пробку для бутылок... Как ты думаешь, их будут покупать?

— Осторожней, кофточку порвёшь!

— Ещё как будут!.. А зеркала для попугайчиков? Мы их делаем из отходов целого листа, это я придумал... Я уверен, тоже будут улетать!

Очевидно, зеркала для попугайчиков и виды на их потребительс­кий успех вернули Горчаку его апломб и равновесие. Однако, девушка любезным, но твёрдым голосом Беназир Бхутто, сказала:

— Алик, не хочу лукавить… Ты знаешь, почему я согласилась встретиться с тобой? Я прочла в твоей визитке, что ты генеральный директор акционерного общества «Монако», а мне нужны такие люди… Мы сейчас сядем, пообедаем…

— Интересно, чем обедать — этой паутиной?

— Нет, я позвонила в «ночной сервис» и сделала заказ.

— Ирочка, но у меня в десять закрывается больница!

— Сядь, Алик, успокойся. Послушай… Я не знаю, как это зву­чит, но я активно занялась политикой.

— Ты? — изумился Алик.

— Да, я… Я хочу баллотироваться в депутаты Верховной Рады.

— С какой программой?

— Ну… умеренно-консервативной. Скажем так. А ещё точнее — монархической… Я создала организацию «Престольный Набат» и стала ее лидером. Пусть тебя это не смущает. У нас хорошо продуманная, эффективная программа... Ты хочешь нам помочь?

— Каким образом?

— Средствами.

— Хм… Как раз с этим у меня и напрягаловка. Мы только за­пустили ёжик-пробку для бутылок и зеркала для попугайчиков. Ирочка, а товаром можно?

— Каким товаром?

— Любым. Я могу дать на депутата нержавейку, гвозди, ванны…

Тут раздался скрип гравия под скатами подъехавшей машины и девушка испуганно бросилась к окну:

— О, боже, Павлик... Это муж!

Шеф «Монако» неторопливо вынул носовой платок, как испытан­ное средство для деликатной паузы в беседе, дающей время на обду­мывание, но затем сообразил, что налицо совсем другая ситуация и, наконец, очнувшись от прострации и отбросив всякий этикет, залез под широкую арабскую кровать. «Бедный Алик! — произнеслось в помут­невшем сознании Берлянчика. — У него любовь всегда рука об руку с опасностью: то прокурор, то этот Павлик...» Додик видел, как де­вушка мечется по комнате, не зная на что решиться, и в его изму­ченной страхом и недугом груди пробудилось сострадание, в котором, однако, шевелились бесы тех легкомысленных порывов, что в юности носили его по Дерибасовской в погоне за голубоглазыми москвичками. Он вышел из своего укрытия и, пошатываясь от слабости, тихо, но галантно произнёс:

— Прошу, мадам! — и с этими словами он учтиво поклонился и дрожащими руками распахнул створки своего убежища.

— Кто вы?! — вскричала молодая женщина, в страхе принимая это приглашение.

Запах нежной девичьей кожи и духов «Paloma Picaso» в темно­те узкого пространства сразу вывели Берлянчика из предкоматозного состояния.

— Профессор Берлянчик. Советник Президента.

— По каким вопросам?

— Вокально-экономическим, мадам. Ха-ха! Это мы так шутим в президентской канцелярии... Вы что-нибудь слышали об акустическом детекторе Лю-Синя? Нет? О! Он даёт криминальную оценку любому предложению, с которым фирмы обращаются в правительство. Так вот я руковожу этим экспертным отделом! Президент доверил мне…

— Тише, умоляю вас! Они идут сюда!

— Мерзавцы! Мафия! Мы отказали им в кредите, и они решили расправиться со мной… Мадам, я вынужден покинуть вас. Вы разре­шите вас поцеловать?

— Нет, нет, не трогайте меня…

— Прощальный поцелуй, мадам! — взмолился Додик. — Может быть, последний в жизни!

Наконец, выклянчив у земного бытия последние крохи благо­склонности, Берлянчик вывалился из стенного шкафа и развалился на полу. «Мерзавец! — услыхал он перепуганный шёпот Горчака. — Вытри губы. У тебя всё лицо в помаде...» Берлянчик натянул пальцами ру­кав пижамы и некрасивым жестом беспризорного провёл им по лицу, но тут же смежил веки и громко застонал: в комнату вошли два его ноч­ных мучителя. Они подхватили Додика под мышки и вынесли его в гос­тиную, где, развалившись на диване, под торшером, сидел ещё один, хмурый и ироничный господин.