Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

За всю войну, которую Натан Срульевич начал первым и закон­чил последним, он не получил ни одной царапины. Он наплодил детей от Калача до Праги, сохранил массу солдатских жизней (его баталь­он форсировал Днепр, не потеряв ни одного человека), пригнал ва­гон трофейной мебели и заработал такое количество наград, что же­на сшила для них специальный мешочек.

О войне Берлянчик-отец и его друзья никогда не вспоминали. На встречи ветеранов не ходили и орденов своих не носили. В те годы это считалось провинциальным бахвальством и, кроме того, жа­лели свои пиджаки. Когда Берлянчику-старшему понадобилась фотогра­фия для стенда «Ветераны войны», жена долго не могла отыскать его наград. В конце концов, они обнаружились в ящике кухонного стола, — между зубной пастой и резиновыми перчатками. После фотографа ордена вернулись на прежнее место. Основными темами этих вечерних застолий были: продукция, пресс-формы, конфликты с компаньонами, женщины, преферанс и анекдоты. Водку пили из дорогих хрустальных рюмок. Когда Цискин опрокидывал ее, он вытягивал губы розовой уточкой, и на его щетинистом подбородке обычно застревала капуст­ная нитка. А Натан Срульевич поднимался с дачного кресла и, обведя всех немигающим взглядом, торжественно произносил:

— За великого Сталина и наши парнусы!

Уже позже, в шестидесятые годы, по телевизору шел очередной мосфильмовский ширпотреб о войне. Ревели самолеты. Свистели бомбы. Грохотали взрывы. Рушились стены многоэтажных домов. Все трое с интересом уставились в телевизор, а «головорез» — сталинградец Цис­кин покачал головой и с детским восхищением произнес:

— Вот это да!

В семьдесят четвертом году белорусские власти пригласили Берлянчика-отца на торжества по случаю освобождения города «Н», спа­сенного им от разрушений. Но Берлянчик-отец не мог поехать: он сидел в камере предварительного заключения. Его жена схватила приглашение и помчалась к прокурору. Неизвестно, что на прокурора произвело впечатление: то ли героизм ее мужа, то ли бандерольный конверт с деньгами, но Берлянчик-отец получил «ниже нижнего пре­дела» — всего шесть лет. Отсидев три года, он вышел из тюрьмы, забрал всю семью, кроме Додика Берлянчика, и уехал в Сан-Францис­ко. Там он гуляет с правнуком Мишенькой по берегу холодного Тихо­го океана и рассказывает ему всякие одесские истории. О том, что он застрелил его родную бабушку, он правнуку, конечно, не говорит.

В эти дни убили журналистку Белыш. Ее смерть взбудоражила город. Одесситы, ошалевшие от противоречивой информации, не от­рывали глаз от газет и телевизоров. Одни каналы показывали похо­роны журналистки: гроб, плывущий над толпой, море венков и лица убитых горем родителей, а на других шла активная дезавуация этой трагедии и ее воздействия на умы населения. Один из этих каналов показывал пожилую даму с юной челкой и в дорогих розовых очках, которая бегала с микрофоном за прохожими и задавала им безумные вопросы:

— Как, по-вашему, сколько стоит этот гроб? Скажите, вам та­кой гроб по карману?

Прохожие, не думавшие о своей кончине, с ужасом шарахались от нее.

Убийство журналистки Белыш имело для Филиппа Петровича весь­ма неприятные последствия. Он вдруг почувствовал ледяное отчужде­ние со стороны сотрудников газеты, в которой лежала его сенсаци­онная работа об еврейском происхождении Руси. Экс-премьер «тене­вого кабинета» сразу же смекнул, что этим он обязан родству с бандитом. В тот же вечер он пришел домой на Греческую, собрал пожитки, уместившиеся в одной дорожной сумке, и заявил дочери, что уходит в свою развалюху на Манежной. Все ее уговоры не де­лать этого, успеха не имели. Филипп Петрович упрямо повторял, что не желает жить в квартире, купленной на деньги уголовника, и что научная карьера ему важней любых квартир.

— Папа, — убеждала монархистка, — потерпи немного. Еще неде­ля или две, и я куплю новую квартиру.

— На какие деньги?

— Звонил Берлянчик. Он сказал, что нам перевели большую сум­му из Италии.

— Кому — нам? Это новость. Разве у нас есть счет в Одессе?

— Нет. Деньги придут на его «Виртуозы Хаджибея».

— Ах, на его-о-о!

— Перестань! Мне неприятно, что ты так плохо думаешь о нем. Берлянчик помог мне в одной скверной ситуации, рискуя головой.

— Голова — это не деньги. Он в прошлом фат, Дерибасовский гуляка, а у них деньги важнее головы. Я уверен, что ты ни копей­ки не получишь.

— Хочешь, заключим пари?

— Никаких пари! Я в этой квартире не останусь больше ни ми­нуты! Я много лет потратил на свою работу и не стану ею рисковать!

Поскольку здоровье экс-премьера требовало постоянного женско­го ухода, ей пришлось последовать за ним.

Филипп Петрович вырос без родных. Его мать развелась с отцом, когда ему было одиннадцать лет. Вскоре она повторно вышла замуж и уехала в Киев, оставив сына на попечение сестры. Тётя тоже не­долго несла это бремя и, спустя год, выгнала племянника из дома, обвинив в краже золотых часов. (Часы скоро отыскались, но Филипп домой уже не вернулся).

С тех пор он жил в дачном сарае в районе «Золотого берега», а в ненастные зимние дни его пригревал кто-нибудь из друзей.

Он работал подсобником, грузчиком, кровельщиком, прессовщи­ком, проводником, но не потерял бодрости духа, а упорно боксиро­вал в обществе «Динамо» и учился.

По окончании университета, где он возглавил подпольное прави­тельство страны, Филипп Петрович переехал в Болград. Там он препо­давал историю в средней школе. Однако прошлое человечества в его изложении закончилось тем, что экс-премьера выгнали из школы за политическое растление малолетних.

Филипп Петрович вернулся в Одессу и устроился в школу-интер­нат. Он преподавал историю и физкультуру, имел ставку воспитателя, охотно брал ночные дежурства и подменял коллег.

Его усердие не пропало даром. Через год он справил новый им­портный костюм, купил солнцезащитные очки и французские плавки, и тотчас же влюбился. Вскоре он женился, у него родилась дочь, кото­рую нарекли Ириной.

Однако семьянином, в полном смысле этого слова, он так и не стал: нищета и бесправие прошлых лет породили в нем недоверие к лю­бым отношениям, в том числе и супружеским. В нем постоянно жил вок­зальный комплекс человека на чемоданах, который в любой момент го­тов сняться с места налегке — если его обманут или отвернутся от него.

Впрочем, благополучный период в его жизни длился недолго. Спер­ва погибла жена, сбитая пьяным шофером на пешеходном переходе, а затем его выставили из школы-интерната за то, что он побил директо­ра. С потерей жены у него резко понизился порог здравомыслия, и обыч­ный производственный конфликт завершился мордобоем.