Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Бомжи оказались интеллигентными людьми. Франт, по кличке Косой, имел юридическое образование и работал нотариусом в Кустанае, но затем спился и подался в бомжи. «Запорожца» звали Филимон. Он пре­подавал марксистско-ленинскую эстетику в молдавском городке Малоешты, а когда отпала необходимость в его профессии, взялся за банду­ру. Девица была из тех же мест. Она именовала себя Жоржеттой и в прошлом работала медсестрой. Сейчас она занималась проституцией. Экс-премьера они слушали с большим интересом.

— Филипп Петрович, — перебила Жоржетта. — А Малоешты входили в еврейскую Русь?

— Нет, там обитали даки.

Проститутка облегченно вздохнула.

Обсуждение темы закончилось в третьем часу ночи. Филипп Пет­рович устроился на ночлег с бомжами, уступив Жоржетте столовую, а дочери спальню.

Монархистка легла на продавленный диван, из которого повыла­зили пружины, а вместо одной ножки стоял табурет; она накрылась плащом и затушила свечу. Сквозь дыру в разбитой форточке ей свети­ла далекая звезда. Где-то под полом шуршали мыши. Она думала о Берлянчике, о деньгах из Италии и была безмерно счастлива. Она не сом­невалась, что бомжи и все эти неудобства — лукавое испытание судь­бы перед тем, как щедро одарить ее.

Так началось их совместное проживание.

Рано утром, когда бомжи и Жоржетта еще спали, экс-премьер вставал, обливался ледяной водой, надевал спортивный костюм и бе­гал вдоль Манежной; а монархистка, наспех одевшись, уходила на Греческую. Там она принимала душ, приводила себя в порядок, пила кофе с бутербродом и отправлялась на поиски работы.

Сперва ей предложили место секретаря в коммерческой фирме «Аванта», но едва она приступила к обязанностям, ее тут же уволили, не объяснив причины. То же самое случилось в туристическом агентст­ве «Глобус»: ее охотно приняли экскурсоводом, но так же быстро ука­зали на дверь. Тогда по объявлению она разыскала художественный са­лон «Грезы», и ее взяли продавцом. Эта роль не угнетала ее. Она на­ходилась среди красивых вещей и работала аккуратно и старательно. Однажды ее пригласил в кабинет директор фирмы, угостил кофе и иг­риво спросил:

— Вы в Париже бывали?

— Да.

— А в Анталье?

— Тоже.

— А где бы вы хотели побывать?

— На своем рабочем месте.

— Вы хотите уйти?

— Да.

— Жаль, жаль, — он лениво потянулся к пепельнице, стряхнул пепел с сигареты и уже другим, серьезным тоном продолжал: — но я, собственно, вас вызвал не по этому. Вы знаете, Зинаида Андреевна уезжает в Германию?

— Директор салона?

— Да. Я вам предлагаю ее место. Хотите?

Монархистка вопросительно посмотрела на него.

— Ах, это? — рассмеялся он. — Париж? Забудем об этом. Нет, нет! Я бы с радостью побродил с вами по Парижу, но тогда не предложил бы вам салон.

— Почему?

— У меня свои коммерческие правила: тех, с кем я сплю, я не повышаю по службе. Идите в кадры, там оформят ваше назначение.

В тот же день её сделали директором салона; а спустя несколь­ко дней, в фирму нагрянула налоговая полиция, и ночью в салоне поби­ли стёкла. Директор фирмы вызвал её к себе и попросил уволиться.

— Бог — свидетель! — развёл руками он. — Я не хотел. Но что поделаешь. С рогаткой на медведя не попрёшь!

Она поняла, что Павел держит своё слово. Монархистка прекра­тила поиски работы, понимая, что это бесполезно. Теперь они жили на мизерную зарплату Филиппа Петровича и надеждой на деньги из Ита­лии.

Однако от Берлянчика не было ни слуху, ни духу. На все звон­ки в «Виртуозы Хаджибея» ей неизменно отвечали: «Его нет!». А тре­вожить Берлянчика дома она не решалась.

Вечером, когда монархистка возвращалась на Манежную, Филипп Петрович с иронией спрашивал её:

— Ну и где наши миллионы из Италии?

Экс-премьеру уже осточертело общество бомжей, но дочь не поз­воляла ему избавиться от них.

Однажды Филипп Петрович явился в хорошем настроении. Ольга Гавриловна, директор магазина, подарила ему старую мебель и обеща­ла повысить зарплату. Он стал расхваливать доброту и сердечность Ольги Гавриловны. Однако дочь не разделяла его восторгов, посколь­ку они всегда завершались одним и тем же: сперва анализом её безыс­ходного положения, а затем желанием познакомить её с сыном Ольги Гавриловны. Такое уже случалось не раз.

— Ирочка! — наконец произнёс он. — Сергей приглашает тебя в казино.

— Я не люблю казино.

— Нет, нет. Сегодня его открытие, так что скорее всего это просто светский раут. Там будут очень интересные люди.

— Меня уже пригласили.

— Куда?

— В «Токио».

— А что это такое?

— Дорогой ресторан.

— И кто же пригласил?

— Косой.

— Смейся, смейся… Смотри, чтобы эта шутка не была пророчес­кой! На что ты надеешься — на деньги из Италии? Их не будет! А бу­дут бомжи и эта нищета!

— Я это уже слышала.

Монархистка не желала, чтобы ее знакомили с Сергеем вне зави­симости от его личных достоинств. Сама эта процедура была ненавист­на. Ее выбор должен был прийти из блестящего будущего, как награда за упорное стремление к нему, а не в результате пошлого сватовства.

Любая иная постановка вопроса сужала ее предощущение счастья до чисто женской потребности в нем, а лидеру «Престольного набата» это было до смешного мало. Но ей стало жаль отца. Он стоял затрав­ленный и нелепый в своем внезапном приступе отцовских чувств, и мо­нархистка подумала о том, что рядом с ней живет столь же одержимый и близкий по духу человек. Однако оба они были словно зеркальным искажением друг друга. Каждый давал волю эгоизму, по праву величия своих идей, и считал утопией цели и мечты другого, и это было ог­ромным неудобством для обоих. «Отец, наверное, заверил Ольгу Гав­риловну, что я пойду, — усмехнулась монархистка. — А теперь ему некуда деваться!»

— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Я поеду.

Встреча состоялась возле дома на Греческой. Сергей приехал на новеньком джипе и привез с собой Филиппа Петровича. Видимо, экс-премьер до последней минуты сомневался в исходе этой встречи и не верил, что состоится поездка в казино. Увидав дочь, которая направ­лялась к машине через дорогу, он еще на расстоянии виновато закри­чал:

— Ирочка, я просто по дороге!

Они отвезли Филиппа Петровича на Манежную и поехали в казино. Стоял густой туман. Очертание зданий не было видно, а огни в окнах смотрелись водянистыми посветлениями самой темноты. Они проехали тюрьму и кладбище и свернули на Черноморскую дорогу. На Седьмой станции в центре площади они увидали многоплафонный фонарь. Его высокий столб и кронштейны растворились в темноте, а плафоны го­рели в небе, как лепестки огромной ромашки.

Сергей, казалось, был рад туману. Он сосредоточенно следил за дорогой и молчал.