Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени

— А мы думали, что Вас давно уже, извините, как сейчас модно говорить, грохнули в Афгане, а жена в тоске съехала с квартиры и подалась с дитём малым к маме или же ещё куда… Хотели уже её разыскать, чтобы поговорить об условиях освобождения пустующей жилой площади. Мы, знаете ли, имеем, то есть я хотел сказать имели на неё определённые виды… — Рассказывал Сергею давно уже спившийся средних лет типичный питерский интеллигент, проживающий в комнате напротив. Спившегося интеллигента все обитатели этой трущобы почтительно называли Санычем.

— Как видите, «слухи о моей смерти сильно преувеличены». Но всё ж таки, позвольте воспользоваться случаем и полюбопытствовать: какие же это лично Вы могли иметь на эту комнату виды? — с напускной праздностью удивился вслух Сергей. — Вы же и так единолично занимаете 17 квадратных метров жилой площади?

— Во-первых, я инвалид, а во вторых (здесь повисла многозначительная пауза) — выпиваю… — задумчиво проговорил Саныч и, подчёркивая особую важность последнего обстоятельства, поднял свой слегка согнутый в двух фалангах и дрожащий, видимо от значимости сказанного, палец высок над головой.

— …????????

— Ну как бы Вам это попроще объяснить… В силу своей инвалидности и приобретенной естественной человеческой слабости я не могу содержать комнату в надлежащей чистоте и строгом порядке, а меня, знаете ли, иногда посещают интеллигентнейшие дамы. И во время каждого из таких посещений мне приходится все время краснеть за внутреннее, так сказать, неубранство интерьеров выделенной мне государством жилой площади. Вот я и хотел похлопотать в инстанциях об отдельной гостевой комнате, но видно не судьба, — горестно закончил свои пояснения Саныч и прошаркал в свою прокуренную комнату, поддерживая одной рукой оторванную лямку засаленных на карманах штанов.

Контингент жильцов коммуналки представлял собой некий препарированный срез советского общества. Помимо спившегося интеллигента в ней проживали: пенсионер союзного значения — не по годам активная бабушка «божий одуванчик»; озлобленная на весь белый свет мать-одиночка с трёхгодовалым сыном; в меру пьющий слесарь-инструментальщик с Обуховского завода с семьёй, состоящей из сильно хромой и громогласно-сварливой жены с двоечником сыном — школьником средних классов. Кроме того, в этой же квартире проживал некий свободный художник, произведений которого не известно по каким причинам никто из соседей никогда не видел, но, вместе с тем, в его самой маленькой в квартире комнате постоянно пребывало некоторое количество разномастных и различной категории свежести натурщиц. Видимо, художника интересовал довольно широкий спектр вопросов окружающего его советского бытия. И он, не щадя себя ни днём, ни ночью то писал, то лепил с этого великого многообразия натурального материала застывшие образы строгих колхозниц и крановщиц, улыбчивых медицинских работниц, а так же очкастых тружениц народного образования. Об интенсивности его творчества можно было судить как по отдельным признакам запущенности его длинноволосого и бородатого внешнего вида, так и по его выпукло-красным глазным яблокам, лишь слегка прикрытым всегда опухшими от бессонницы веками. А о востребованности его ураганного творчества как раз свидетельствовал тот факт, что никому из жильцов коммунальной квартиры так и не удалось хоть краешком глаза взглянуть на художественные произведения своего неистового соседа. Плоды соседского творчества, минуя цензуру, видимо, мгновенно выставлялись в лучших галереях Европы, а затем, с бешенной скоростью и за баснословные деньги раскупались на различных заграничных аукционах, принося тем самым немалый валютный доход стране победившего социализма. Справедливости ради надо отметить, что кое-что иногда перепадало и самому художнику. В редкие минуты отдыха его можно было увидеть проезжающим по центральным ленинградским улицам на роскошном заграничном автомобиле типа «Шарабан». Злые языки одно время поговаривали ещё и о каких-то иных плодах творчества этого выдающегося полпреда советского искусства. Поговаривали даже о том, что плодов этих было неприлично много, но, наверное, всё это было не более чем досужими вымыслами. Зависть к успешным людям процветает ведь не только при капитализме. Она процветала и будет процветать в любой формации. Даже в такой правильной, коей является недостижимый никогда коммунизм. И ничего тут не поделаешь. Такова уж, как говорится, полная несовершенств ёмкость человеческой натуры.

Активная бабушка «божий одуванчик» всегда стремилась быть в гуще событий, чем иногда приводила в неистовство плохо затаённого гнева трудящейся части коммунального сообщества. Трудящиеся члены, пребывающие с раннего утра в состоянии невыспатого до конца раздражения жизнью, то и дело натыкались на бабулю в разных концах площади общего пользования и говорили вслух много разных не соответствующих реально-радостной советской действительности слов. Приблизительно такая же картина наблюдалась и вечером, когда уставшие от созидательного труда труженики уныло приплетались на место своего коммунального сосуществования и вновь везде натыкались на старушку. Хитрой старушенции только этого было и надо. Простого искреннего общения ждала она от этих людей. И люди всегда оправдывали её ожидания. А куда им было деваться? Тогда ведь всем старикам полагался почёт. В те же утомительные часы, когда трудящиеся, натужно сопя, подтаскивали страну к коммунизму, бабуся, в стремлении не допустить бесполезного прожигания остатков своей жизни, всякий раз заступала на поочередное дежурство у каждого из загромождающих места общего пользования соседских холодильников. (Надо заметить, что своего холодильника у бабуси не было, так как она предпочитала употреблять в пищу только свежие продукты, которые каждый день покупала в магазине, находящемся непосредственно за стеной её комнаты, а несъеденные остатки, по блокадной привычке, хранила на чёрный день между толстыми оконными рамами).

Бабуся подолгу выстаивала у каждого холодильника с доставшимся ей по наследству от мужа спортивным секундомером. Муж у бабуси был известным когда-то всему Ленинграду бегуном-марафонцем. В один из солнечных послевоенных дней он вышел на старт ежегодного пробега Ленинград-Москва и с тех давних пор его никто и нигде больше не видел. Вернее, некоторые из оставшихся в живых очевидцев видели как он стартовал. Кто-то даже утверждал, что до сих пор помнит его бегущим в районе Верхнего Волочка, но вот среди финишировавших бабулькиного мужа-бегуна зафиксировано не было. Странная какая-то вышла история для того ясного времени. Это сейчас вполне понятно, что марафонца умыкнули с трассы пролетающие мимо инопланетяне — такие выносливые и быстрые в своих перемещениях люди им наверняка были нужны для опытов. Но тогда такой возможности никто не мог позволить себе допустить — в те ведь абсолютно дикие и совсем ещё непросвещенные времена никто не слышал даже о Бермудском треугольнике и, поэтому все знавшие пропавшего сразу же забили тревогу и объявили марафонца в розыск. Розыски ни к чему не привели. Кто-то предположил что спортсмен временно остановился, чтобы немного отдохнуть в гостях у какой-то несознательной бабы, проживающей в подмосковном Клину. Некоторые утверждали что даже видели этого героя спорта, только не в Клину, а в Торжке. Но видели его, опять же, с какой-то неспортивного сложения бабой. При этом, якобы эта баба несла уставшего марафонца на руках, а на рыхлой морде её опухшего от страсти лица застыла гримаса не скрываемой похоти. Услышав эту чушь кто-то, видимо, сгоряча упомянул тогда, о каких-то пошлых и неуместных совершенно в этом деле алиментах и тем самым слегка опорочил светлый облик невольного путешественника по необъятным просторам вселенной. Но бабулька, надо отдать ей должное, собственноязычно пресекла тогда все эти подлые слухи на корню и, гордо храня в памяти непорочный облик убегающего в необозримую даль мужа, продолжала бороться за наступление светлой жизни в отдельно взятой стране, водиночку воспитывая дочь без вести пропавшего марафонца.