Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени

В завершении описания этого хитрого приема остается отметить, что на лице спящего в кресле слесаря в такие минуты полностью пропадали морщинки, вызванные его необычной раздражительностью. На этом же лице в эти же минуты отсутствовали и видимые глазу следы побоев. И это означало, что на сегодняшний день слесарева цель оказалось достигнутой. А что же завтра? Кто ж его знает. Будет день, будет, как говорится, и пища. А может завтра слесарю наконец-то квартиру дадут…

Проживавшая в квартире мать-одиночка была ко всему прочему ещё и старой девой. Вернее она раньше была старой девой, а потом продуктивно потеряла девственность и стала матерью одиночкой. Видимо, эти два негативных, хоть и разнесённых во времени фактора в сумме привели к тому, что эта неказистая, с длинным, густо покрытым веснушками носом дамочка была озлоблена на весь белый свет. Она проживала со своим трёхгодовалым сыном в комнате, двери которой выходили непосредственно на отхожее место. Пользуясь привилегированным расположением своего жилища, дамочка когда-то узурпировала себе право на установление графика дежурств жильцов на общей площади коммунального хозяйства и пристально следила за его выполнением. По каким-то витающим в коммунальном воздухе Питера правилам в график включались даже младенцы. Так, например, когда в семье Просвировых родился сын и счастливый отец забрал семью из роддома, первой его поздравительницей в коммунальной квартире стала вздорная дамочка-одиночка, с порога известившая новоиспечённого папашу об упавшем на его плечи дополнительном дежурстве «в связи с появлением нового жильца». В обязанности дежурных входила ежедневная влажная уборка общей площади и доведение имеющегося сантехнического оборудования до белого и блестящего состояния. В ответ на эти сердечные поздравления Сергей неожиданно вспылил: «Слушай, ты, выдра вислоухая, вот у меня на руках спит младенец-«новый жилец» и когда он проснётся, я тебя позову. Да ты и сама услышишь, когда он проснётся. Короче, некогда мне с тобой возиться, как услышишь, так сразу и заходи. И попробуй ему объяснить, что по каким-то не писанным и неизвестно кем придуманным правилам коммунального питерского жития, он, младенец-жилец, в смысле, теперь будет включён в некий график с последующей уборкой отхожих мест в течение недели. Если договоритесь — нет вопросов, сразу же включай его в график и — вперед! Но если диалога по каким-то причинам не получится… Извини. Это его выбор. Выбор нового гражданина. А выбор этот нужно уважать». Пробурчав что-то нечленораздельное, «вислоухая выдра» удалилась. Должно быть представляя себе выдру с обвисшими ушами. А может, она всё-таки удалилась, чтобы внести справедливые изменения в график? Договорённости с младенцем-то ей ведь достичь так и не удалось. Упрямым, видимо, оказался этот младенец… Проявил себя борцом за свои же права.

Впрочем, график непрерывно лихорадило и без младенцев. Это происходило главным образом из-за того, что некоторые из несознательных жильцов имели дурную привычку принимать на своей жилплощади гостей. А к некоторым жильцам гости могли припереться и без всякого приглашения. И ладно они бы припёрлись да и сидели себе тихо по комнатам — нет! Гости тут же принимались шляться по туалетам, часто спуская воду в быстро желтеющий от ржавчины унитаз, или же эти гости принимались без меры совать свои конечности под воду, текущую в ванну через газовую колонку, отчего колонка ломалась чуть ли не каждую неделю. В общем, полнейший беспредел учиняли эти званые и незваные гости! Поэтому дамочка объявила им скрытную войну. Она решила вытравить гостей силами самих несознательных жильцов. Припёршиеся сдуру гости тут же брались этой бдительной дамочкой на особый учёт, тщательным образом фиксировались в специальном блокноте и тут же вносились соответствующие изменения в график. График изменялся таким образом, что в итоге все посещения ложились тяжким бременем дополнительных дежурств на плечи хлебосольных хозяев. Освобождения от выполнения этих скучных и малоприятных обязанностей удалось выторговать только художнику.

— У меня же всегда люди! — возмущенно верещал на общем собрании художник, — и это не прихоть, а так нужно для моего творчества. Чтобы оно не умерло, а жило в веках! А вы мне что предлагаете? Бессменно унитазы с раковинами драить? Когда же я буду тогда творить? Кто тогда будет прославлять на весь мир советских женщин-тружениц? И вас, в том числе, уважаемые присутствующие здесь дамы?

— Знаем мы Ваше творчество, — с сарказмом неудовлетворённой плоти набрасывалась на художника бывшая старая дева, — только охи да вздохи доносятся из Вашей комнаты. Стыд и срам! Боишься порой ребенка в коридор выпустить!

— Да как вы можете такое говорить! Кто дал Вам право вмешиваться в мою личную жизнь!? — деланно возмущался художник, театрально закатывая глаза, — это с чем таким вы путаете звуки творческого экстаза? Я имею право на экстаз… Я член союза художников, наконец!

— Я не знаю, чего Вы там член! Я привыкла верить документам, а Вы ничего нам не показываете! Даже ни одной картиной своей перед нами не похвастались ни разу! А некоторых из посещавших Вас дамочек я впоследствии встречала на улицах нашего героического города, между прочим, колыбели трёх революций. И у всех у них, заметьте, были большие животы! — в свою очередь возмущенно кричала в ответ художнику рассерженная мать-одиночка.

Она ещё долго обличала художника во всех тяжких грехах, но на этот раз ей ничего не удалось добиться. Собрание совершенно справедливо решило, что от аморального художника действительно толку мало, и если ему доверить такое важное и ответственное дело, то через неделю квартира попросту утопнет в дерьме (в протоколе проведения собрания прямо так и было написано: «утопнет в дерьме»). Поэтому художника обязали каждую неделю вносить деньги на покупку моющих средств, с чем он с нескрываемой радостью тут же и согласился.

Вот такая это была квартира. Таковы были её обитатели. И для тогдашнего Питера, официально называемого ещё Ленинградом, это было вполне типично. В этой типичности и предстояло прожить долгие годы семейству Просвировых. Семейство не замедлило вскоре приехать, и потекла полная неожиданностей семейно-коммунальная жизнь. А вскоре в гости к семейству зачастили родственники из Москвы. Всем им, видите ли, вдруг как-то сразу очень захотелось посмотреть на Ленинград. А что тут такого? Теперь ведь за гостиницу-то платить не надо. Гостям всегда были рады, и они чувствовали это. Чувствовали и всё ехали и ехали. Им ведь невдомёк было, незадачливым этим гостям, что, едва войдя в квартиру, они тут же «брались на карандаш» бдительной соседкой, что обрекало гостеприимных хозяев на выполнение долговременной трудовой повинности. Но хозяева не роптали, положительные эмоции от родственных встреч с лихвой перекрывали напряженность эстетических отношений с нечистотами отхожих мест.