Сергей Кобах - Всем застрявшим в лифте

Но этот гай, с чувством собственного достоинства (многовековой английский аристократизм просто меркнет) выпрямился, одарил меня взглядом и… Нееет, он не отошел, дабы я свободно мог проехать! Он… прижался животом к водительской двери блондомобиля и, вывернув голову себе за спину, стал наблюдать, как я проеду. Место, и так узкое, сузилось еще ровно на ширину зада одного среднего гайца.

Я потихонечку, не теряя из вида этого акробата с вывернутой головой, начал движение.

Слева полколеса уже висело над канавой, а справа я машиной прижимал гайца к «БМВ». Я не отводил от него взгляда, дабы поймать момент, когда глаза начнут вылазить. Но нет, гай оказался пацаном на редкость гуттаперчевым и даже дал мне отмашку, дескать, проезжай быстрее. Я в предвкушении свиной поджарки придавил газ-ку… левые колеса приподнялись на небольшой бугорок… а… правое колесо провалилось в яму.

Ямка сама по себе небольшая, я ее не спеша свободно проезжаю. Но не тогда, когда по правому борту ахтунговая часть гая упирается мне в дверь.

Машина начала крениться вправо, прижимая гая к блондомобилю.

Даже у гуттаперчевых мальчиков есть предел. Это я понял, когда в открытое окно я услышал гайцовопль:

— Стоооой, б…!!!

Я, подозревая задержку ужина, послушно остановился и вышел.

Ну что могу сказать? Гайцу — гайцево. Зажатый между машин, он напомнил мне терминатора, когда того давили прессом. Конечно, втянув живот и поработав ногами, он, наверно, смог бы вылезти, но, по-видимому, его останавливало лакокрасочное покрытие новой трехи, которое он точно бы поцарапал, вырываясь из западни.

А в это время гаец, прижатый иаицами к водительской двери, что-то ощутил животом. Удивленно скосив глаза, он в который раз поразил меня, вывернув шею так, что смог посмотреть в окно, в которое упиралось его брюхо.

Знаете, наверно, при желании он смог бы даже голову себе под крыло засунуть — мелькнула мысль. Я представил себе этакого инспектора ГИБДД — Серую Шейку. Останавливает водителя и строго так: «Инспектор ГИБДД — Серая Шейка, ваши документы!» А потом эдак застенчиво прячет голову под крыло.

От этой картины я заржал, как конь, севший на кактус. Гай злобно сверкнул на меня выпученным глазом.

А тем временем милое дите, которому надоело сидеть в блондомобиле и смотреть на гайское брюхо, торчащее в окне, с детской непосредственностью начало проверять карманы, которые обнаружило на животе и боках гая.

— Эээээээ!!! Ты ыыыыы… эта… которая… ааааа… ты чо там делаешь?! — зашумел гай.

Дите только улыбнулось и выудило откуда-то из-за желтой жилетки связку ключей. Погремев ими и не найдя в них ничего интересного, оно якобы случайно уронило их и запустило руку опять куда-то за жилетку.

— А… А… А… Гааа-гааа-гааа, — заржал гай, — щеекооотнооо!!!! Девушкааа, — заверещал гай блонде. — У…уууууберите ребенкааа!!! Га-га!!!

Блонда метнулась и оттащила уже вошедшего в раж дитя. Дите захныкало, гай убрал с рожи идиотское выражение и скомандовал мне — давай назад потихоньку отъезжай.

Я отъехал, гай тут же отпрыгнул в сторону, уступая мне дорогу, и я поехал на встречу со свининой, жаренной в собственном сале, и картошечкой, в том же сале поджаренной.

В студенчестве пивали мы неуемно всякие сильно и слабоалкогольные разности, а стеклотару, дабы не утруждать себя ее выносом на помойку, складывали на балконе.

Через несколько месяцев места на балконе стало категорически не хватать и пришлось располагать бутылки горлышками вниз между нормально стоящей стеклотарой. Но вскоре и такой способ хранения стал невозможен из-за отсутствия свободного места, и впоследствии бутылки складировали уже без всякого порядка.

По балкону стало возможно передвигаться только по узенькой тропинке шириной в две бутылки, а высота стеклянной кучи превышала балконные перила и очень гармонично сочеталась с огромным тополем, росшим под окном, который тем не менее не мог скрыть красоту стекломонблана.

И настал час. И стало некуда складывать тару. И собрались они. И приняли решение.

Решение было рождено в муках и спорах. В ходе принятия решения к балконной куче добавилось еще некоторое количество пустых емкостей.

И тут раздался стук в дверь.

— Кого это принесло в час ночи? — поинтересовался Андрюха, а я как хозяин квартиры пошел открывать.

С трудом попав пальцами на ручку двери, я гостеприимно распахнул ее и…

— Удавлюууу!!!! — орал сосед снизу — Минее!!!! Завтраааа!!!! Утром!!! На работуууу!!!! А выыы!!!! Выыыы!!!

— Ыыы — ыы — ы, — гулко откликнулось эхо.

— Удавлюуу!!!! — сосед начинал входить в раж, но к обещанному действу так и не приступал.

Кроме того, при каждом открытии звуковой бездны, именуемой ртом, на меня обрушивался запах перегара, способный навечно заспиртовать небольшого слоненка.

— Ну заходи, что ли, — пригласил я его, — удав ты наш подъездный. Ишь, удаавлюю, удавлююю…

Сосед вошел, выпил водки, расслабился душой, извинился. Мы тоже извинились, выпили за мир.

— А, что уважаемый Удав, а не нужно ли тебе некоторое количество стеклотары? — спросил я.

Сосед выразил горячее желание немедленно освободить нас от бремени хранимой посуды, но, памятуя о позднем часе, я вытолкал его с наказом приходить завтра.

Наутро пришел сосед.

Довольный.

С АВОСЬКОЙ!

— Ну где бутылки? — поинтересовался он, надеясь, что мы не забыли вчерашний разговор.

— На балконе стоят. Забирай все, — буркнул я, держась за голову.

Сосед с авоськой ушел на балкон, а мы, приготовив завтрак, сели за стол. Завтракать.

Прошло полчаса. Завтрак окончился, пустые бутылки выставлены в коридор, со стола убрано.

— А где сосед-то? — поинтересовался Андрюха, прислушиваясь к подозрительной тишине. — Уже ушел?

Я, понимая, что сосед не облачко невесомое и не смог бы проскользнуть мимо нас незамеченным, кинулся на балкон, предчувствуя очередной геморрой, свалившийся на мою голову.

На балконе стоял сосед с авоськой, которую он приволок в надежде получить от нас хотя бы десяток бутылок. Он стоял в глубочайшей прострации, оглядывая залежи бутылок и не веря свалившемуся на него счастью. На внешние раздражители не реагировал.

Так, наверно, себя чувствует кот, случайно попавший в цех готовой продукции колбасного завода. Ни гав, ни мяу, только тупой ступор сознания, которое не могло вместить такого критического объема счастья.

Он молча повернулся.

Посмотрел сквозь меня.

И ушел, не взяв ни одной бутылки, оставив нас гадать о непостижимости человеческой души и хрупкости психики.

Он приехал только на следующий день. На бортовом «уазике». Он был трезв, сосредоточен и быстр. За рекордно короткое время загрузив кузов, он накрыл его брезентом и отметив, что никто из дворовых собутыльников не попалил его, отчалил в направлении пункта приема стеклотары.