Антонина Глушко - Как я как бы забеременела (сборник)

– Что, что! А ничего! Да если бы это была обычная постановка! Так можно было перенести её на другое число, и никаких проблем. А то ведь сегодня в театре появится не абы кто, а сам Президент с какими-то заграничными гостями, решивший поразвлечь тех российской культурой! – хватался за голову несчастный постановщик оперы. – Поразвлечёт! Ещё как! А мне что прикажете делать в этой ситуации? Выйти на сцену и расписаться перед Президентом в своей никчёмности? Дескать, всё, опера отменяется, адью, фрау мадам.

– Да-ааа, – почесал затылок полуодетый в сценический костюм тенор Виктор Заболотный.

Меньше чем через час начало оперы. Артисты уже готовятся к выходу в своих уборных.

– Значит, так, – решительно заговорил Виталий Львович, подходя к высокому окну своего кабинета. – Прослуживши театру более сорока лет, я не вынесу позора на свою седую голову, поэтому уйду с честью и достоинством.

– О чём это вы, Виталий Львович? – побледневшая до синевы, прошептала Люба.

– Вон, видишь, напротив высотку? Сейчас отправляюсь туда, поднимусь на верхний этаж и спрыгну вниз, как некогда Тоска, бросившаяся с крыши замка, – плёл абы что ошалевший от безвыходности невменяемый главный постановщик оперы.

– Можно? – без стука в кабинет просунулась голова начальника пожарной команды театра. – Виталий Львович, открывать люки? Через сорок минут начало спектакля, а мне ещё нужно подготовиться к…

– Какой спектакль?! Какие люки!? О чём это вы, Иван Николаевич?! – закричала Люба. – Вы не видите, что Виталий Львович собрался покончить с собой?

– Что-то я ничего не пойму. Как это покончить? Собрался на пенсию, что ли? Вы что, решили пошутить?

– Никто, милейший друг, не собирается шутить, – поворачиваясь от окна к пожарному, заговорил несчастный. – Тебе ведь известно, кто сегодня к нам пожалует?

– Конечно, известно, потому и спрашиваю, открывать запасные люки или как всегда?

– Никаких люков не придётся открывать – постановка оперы отменяется! – едва не со слезами закричал Викентий.

– Ты что, Львович, сдурел? – пожарный с «начальством» был на «ты». Возраст позволял. – Как это отменяется? – вылупился он.

– А вот так! Олег попал в аварию и загремел в больницу. А тебе известно, какая у него партия. И как я буду выглядеть перед Президентом? Выйду на сцену и объявлю ему: опера отменяется по причине нахождения ведущего исполнителя в больнице. И что я, старый дурак, отпустил дублёра в загул.

– Ну и делаааа, – протянул пожарный. Такое в его жизни случилось впервые. – Слушай, Львович, ты же знаешь моего внука Кирюшу, ну, который всё время тут отирается?

– Ну и что, что отирается?! Что ты лезешь сейчас ко мне со своим внуком?!

– Я это к тому, что он все оперные партии знает наизусть, в том числе и Олегову.

– Ты хочешь сказать, что пацан выйдет на сцену оперного театра и перед Президентом и зрителями исполнит партию Каварадосси?

– Львович, да никакой он не пацан, а двадцатичетырёхлетний малый. Уже отслужил армию. Кстати, там был запевалой.

– Ой, Николаич, только не смеши меня! Это же опера, а не выкрики шайки солдат, идущих в баню.

– Да ты сначала послушай его, а потом говори, – за внука обиделся дед. – Да он после спектаклей, пока я обхожу объект, на сцене поёт так, что мы с техничками плачем. И это, заметь, без музыкального сопровождения.

Иван Николаевич, в прошлом оперный певец, правда, массовки, или как говорят – хорист. И отлично разбирается в музыке и вокале.

– Между прочим, Кирюша собирается поступать в консерваторию, – заявил пожарник, надувшись от обиды, как мышь на крупу за «шайку солдат».

– Слушайте, Виталий Львович, а вдруг действительно этот парень исполнит Олегову партию? А? И вам не придётся бежать к высотке? – перебивая друг друга, заговорили Виктор с Любой.

– Это о какой высотке вы говорите? – вылупился пожарный.

– Да не обращайте внимания! – закричала Люба. – Ну, Виталий Львович, миленький, ну, соглашайтесь. Ведь Иван Николаевич плохого вам не посоветует, – уговаривала она своего родственника, мужниного деда.

Ей до глубины души было жалко старика. А вдруг действительно возьмёт да и сиганёт в окно.

– Ладно. Он тут, этот твой Кирюша?

– Конечно, он ни одной постановки не пропускает.

– Виктор, передай Пахомову, пусть зайдёт ко мне. И скажи всем, пусть готовятся к спектаклю. Люба, а ты постарайся разрисовать мальца, этого Кирюшу-грушу, чтоб хоть как-то смахивал на Каварадосси. Сам я не сдвинусь с места. Не хочу быть свидетелем собственного позора. Всё. Идите. Мне всё равно конец.

И он перекрестился.

Виталий Львович так и не вышел перед спектаклем к исполнителям, что случилось впервые за все годы его работы в театре. Ведением оперы руководил его помощник Пахомов. Артистам сказали, дескать, «главный» заболел.

Пахомов поступил мудро. Не стал распространяться о замене Олега на нового исполнителя главной партии. Виктор тоже был предупреждён, дабы заранее не нервировать народ.

Викентий сидел в своём кабинете с видом приговорённого к смерти. Не шутка ведь: в зале среди зрителей – сам Президент!

Прозвучали три сокрушительных аккорда, предваряя начало оперы характеристикой образа Скарпиа – зловещего шефа римской полиции.

– Всё!!! – воскликнул Викентий, кидаясь на колени перед диваном и, засовывая голову под какие-то папки с бумагами, что тут же были свалены кучей.

До мельчайших подробностей известно ему происходящее сейчас на сцене действо. Вот появляется Чезаре, вот входит ризничий, исполняет свою партию. А дальше…

Дальше несчастный Викентий приготовился к смерти.

Сейчас должна зазвучать партия Каварадосси в исполнении этого Кирюшечки-бирюшечки – внучка его главного пожарника. Викентий зажал ладонями уши, крепко зажмурился и вжался в диван.

И она зазвучала. Зазвучала знаменитая ария Каварадосси «Свой лик меняет вечно», о признании художника в любви к своей возлюбленной – знаменитой певице Тоске.

На Викентия обрушились слуховые галлюцинации. Послышался сильный красивый голос, с широким диапазоном в две октавы.

Чтобы окончательно убедиться в своём нервном срыве, он приоткрыл один глаз, приподнял папку с бумагами и освободил одно ухо. Голос не исчезал.

Страстная ария Каварадосси в любовном признании к возлюбленной Тоске звучала с такой страстью и силой, что у Викентия по всему телу забегали мурашки.

Викентий открыл второй глаз и освободил второе ухо от папок с бумагами.

Встал с колен, и всё ещё опасаясь быть в состоянии слухового обмана, ухом приложился к двери, дабы убедиться, что звуки доносятся извне, а не звучат внутри его больной, как он посчитал, несчастной голове.

Не успел он опомниться, зазвучала партия Тоски. «Значит, уже явилась в церковь, голубушка» – рассуждал в полуобморочном состоянии постановщик.