Антонина Глушко - Как я как бы забеременела (сборник)

А когда зазвучал дуэт влюблённых Каварадосси и Тоски, Викентий понял, что всё это ему не пригрезилось, и всё это он слышит на самом деле.

Закончилось первое действие. Прибежал Пахомов.

– Львович, ты слышал?!!! – закричал он, словно за ним гнались. – Каков шельмец?! А?! Слушай, его надо к нам, в оперу, да непременно на ведущие партии! Вот это голосище!!! Вот это талант!! – не давая вставить слово патрону, орал помощник, бегая по кабинету и натыкаясь на мебель. – А публика отбивает ладони и надрывается от «браво».

Викентий хотел было покочевряжиться, дескать, видели мы и не таких, но язык не повернулся в богохульстве. Гром зрительских оваций с одобрительными выкриками не позволил ему открыть рта. Такое нечасто бывает в театре.

Опера прошла на «ура». Великолепно исполненные партии Каварадосси Кирюшечкой-грушечкой, как презрительно из вредности про себя продолжал называть Иванового внука Викентий, неоднократно прерывались зрительскими овациями.

Хвалебная «Песнь свободы» во втором акте, и душераздирающая ария «В небе звёзды горят» – в третьем, подняли зрителей с мест, со скандированием «браво» в честь исполнителя.

С непревзойдённой чувственностью прозвучал страстный дуэт влюблённых Каварадосси и Тоски, когда они узнали о возможной свободе.

Публика долго не отпускала исполнителей со сцены. Потребовали постановщика.

Викентия Прохоров буквально вытолкал из кабинета на сцену, заставив отбивать публике поклоны.

Тому так и не удалось увидеть лицо этого…

И лишь по театральному костюму Каварадосси Викентий определил его присутствие на сцене.

Главного мучила досада, то ли от непонятной обиды, то ли ревность неизвестно к кому, но что моталась она в голове – это точно. А отчего – и сам не знал. Видать, от нервного перенапряжения.

Потом он избавится от неё, когда Пахомов, запыхавшись, прибежит к нему в кабинет и закричит словно на пожаре:

– Вас срочно в ложу Президента с Каварадосси!!!

– Спасибо, Викентий Львович, за отличный спектакль и великолепное исполнение главной партии, – пожимая руку Викентию, сказал Президент. Остальные гости также отметили постановщика своим вниманием.

Особо Президентом был отмечен Кирюшечка-бирюшечка. «Слава Богу, что не спросили у меня фамилию пацана. Вот был бы конфуз», – мысленно перекрестился Викентий, прощаясь с почётными и знатными зрителями.

Иванов внук был принят в театр, исполнял главные оперные партии, и вечерне (по возможности) посещал консерваторию, где его «научной академичностью» едва не лишили голоса. На этом его «консерваторское» обучение было закончено.

Вот так и стал оперной знаменитостью дублёр, исполнивший партию Каварадосси в опере Дж. Пуччини «Тоска», на сцене Большого Оперного театра столицы.

– Лидка, выходи! – Было довольно рано, когда Матвей Лукич постучал палкой по подоконнику, вызывая молодую соседку на осмотр сетей. – Давай, поторапливайся, а то всё царство проспишь.

На крыльцо вышла Евдокия, поздоровалась. Женщина вынесла узелок с едой.

– Это вам обед. Вытащите сети, посидите, отдохнёте на бережку и перекусите. Здесь я собрала вам кое-что из снеди. Лида уже выходит.

Лукич принял узелок и отправил в холщовую сумку, висевшую у него через плечо и называемую портупеей.

– Ну, пошли! – увидав вышедшую на крыльцо девушку, скомандовал дед.

Подобные вояжи для Лиды привычные, сколько помнит себя, столько и ездила с дедом Матвеем снимать сети.

Улов был небогатым, но достаточным, чтобы Лукич мог сварить для себя наваристую уху и сделать рыбную жарёнку. Лиде доставалась половинная доля улова.

Старый рыбак никогда не обижал соседок. Те, в свою очередь, не раз выручали старика. А жил он бобылём с тех пор, как восемь лет назад похоронил свою бабку.

Их дома располагались в непосредственной близости друг от друга, разделённые лишь провисшими жердями да полосками картофельных грядок.

– Садись за рулевого, – скомандовал он Лидке.

– Деда, давай я сама буду грести, а ты садись за рулевого.

– Назад, по течению, будешь грести сама, а супротив течению, не имея навыков, не сдюжишь.

– Деда, ну что ты говоришь! Как будто я не гребла и против течения, – засмеялась девушка.

– Ладно, сиди. Мне надо с утра физкультурой подзаняться, а то жиром зарасту, – рассмешил он юную напарницу.

– Деда, да какой у тебя жир! Ты же вылитый дед Щукарь.

– Это ж кто такой? Что-то я не знаю такого. С того берега, что ли? – спросил он, заранее зная, что девчонка просто над ним подшучивает.

– Это из книжки… – однако ему не удалось узнать, из какой.

– Чего замолчала? – спросил «Щукарь», размашисто работая вёслами.

– Деда-аа!!! – завыла та в голос, глядя ему за спину.

– Что! Что случилось? – испугался старик, бросая весла, страшась, как бы девчонка не кувыркнулась за борт.

– Деда, деда, там… там… утопленник! – потеряв от страха голос, захлебнулась Лида.

Матвей Лукич, работая одним веслом, повернул лодку к берегу. И лишь когда её нос уткнулся в прибрежный песок, повернулся и спросил:

– Ну где, твой… – и не договорил. Утопленника он сразу увидел. Тот лежал у самого подножия яра.

Однако же скумекал: не мог тот оказаться на таком расстоянии от речки, ежели действительно утоп.

Лукич выбрался на берег и вместе с девчонкой вытянули лодку на песок.

Волнуясь, одёрнул плащевую курточку, освободился от «портупеи», закинув её в лодку, и отправился на разведку к утопшему.

– Можа, кто из наших мужиков? – переживая и тревожась, вслух рассуждал Лукич, направляясь к несчастному. Не подойти и не оказать внимания пострадавшему – не по-людски. Лукичу была известна эта святая заповедь, и он никогда её не нарушал.

– Лида, иди сюда! – позвал он девчонку, наклонившись над «утопленником».

– Я боюсь!!! – завизжала та прорезавшимся голосом, и отступила к лодке.

– Не бойся! Он, кажись, живой! Иди, помоги мне развернуть его на спину.

– Деда, так живой он или «кажись»? Я ведь до ужаса боюсь утопленников! – прокричала Лида.

– Живой он, и вовсе не утопленник, – успокоил он девчонку, когда та с опаской приблизилась к нему. – Давай, бери за плечи и помогай мне повернуть его на спину, а то ненароком руку ему поломаю, – скомандовал он трусихе. – Подвернулась она у него как-то неудобно.

Перевернув предполагаемого «утопленника», Матвей перекрестился.

– Сохрани и помилуй, Господи! – в ужасе ахнул старик, увидав лицо несчастного.

– Что будем с ним делать? – вроде советуясь, спросил он Лиду.

Та стояла в стороне, зажав двумя руками рот, и с ужасом взирала на страшное, изъеденное гнусом чёрное лицо.

– Не знаю, – прошептала девушка. Она действительно не знала, что делать.