Игорь Губерман - Гарики на каждый день

Чтоб жизнь испепелилась не напрасно,
не мешкай прожигать ее дотла;
никто не знает час,когда пространство
разделит наши души и тела.

Теперь я понимаю очень ясно,
и чувствую и вижу очень зримо:
неважно,что мгновение прекрасно,
а важно,что оно неповторимо.

Счастье – что подвижны ум и тело,
что спешит удача за невзгодой,
счастье – осознание предела,
данного нам веком и природой.

Такие реки тьмы текут бурливо
под коркой соблюдаемой морали,
что вечно есть угроза их разлива
на площади,мосты и магистрали.

Любой из нас чертой неровной
на две личины разделен:
и каждый – Каин безусловный,
и в то же время – Авель он.

Беспечны,покуда безоблачен день,
мы дорого платим чуть позже за это,
а тьма,наползая сначала,как тень,
способна сгущаться со скоростью света.

Год приходит,и год уходит,
раздробляясь на брызги дней,
раньше не было нас в природе,
а потом нас не будет в ней.

Наш путь из ниоткуда в никуда –
такое краткосрочное событие,
что жизни остается лишь черта
меж датами прибытия-убытия.

До пословицы смысла скрытого
только с опытом доживаешь:
двух небитых дают за битого.
ибо битого – хер поймаешь.

Как молод я был! Как летал я во сне!
В года эти нету возврата.
Какие способности спали во мне!
Проснулись и смылись куда-то.

Везде долги: мужской,супружеский,
гражданский,родственный и дружеский,
долг чести,совести,пера,
и кредиторов до хера.

Вокруг секунд каленья белого –
года безликости рябой;
часть не бывает больше целого,
но красит целое собой.

Мне жаль потерь и больно от разлук,
но я не сожалею,оглянувшись,
о том далеком прошлом,где споткнувшись,
я будущее выронил из рук.

Сперва,резвясь на жизненном просторе,
словно молодость сама;
умнеем после первого же горя,
а после терпим горе от ума.

Ах,юность,юность!
Ради юбки самоотверженно и вдруг
душа кидается в поступки,
руководимые из брюк.

Живи светло и безрассудно,
поскольку в старости паскудной
под нас подсунутое судно –
помеха жизни безрассудной.

Эпохи крупных ослеплений недолго
тянутся на свете,
залившись кровью поколений,
рожденных жить в эпохи эти.

За плечами с пустым мешком,
только хлеб там неся и воду,
в жалком рубище и пешком
есть надежда найти свободу.

Ты пишешь мне,что все темно и плохо,
Все жалким стало,вянущим и слабым;
но,друг мой,не в ответе же эпоха
за то,что ты устал ходить по бабам.

Наша старость – это ноги в тепле,
это разум – но похмельный,обратный,
тише музыка и счет на столе,
а размер его – всегда неоплатный.

Азарт живых переживаний
подвержен таянью – увы! –
как пыл наивных упований,
как верность ветреной вдовы.

Когда время,годами шурша,
достигает границы своей,
на лице проступает душа,
и лицо освещается ей.

Есть люди,провалившие экзамен
житейских переплетов и контузий,
висят у них под мутными глазами
мешки из-под амбиций и иллюзий.

Не тужи,дружок,
что прожил ты свой век не в лучшем виде:
все про всех одно и то же
говорят на панихиде.

Я жизнь свою листал сегодня ночью,
в ней лучшие года ища пристрастно,
и видел несомненно и воочию,
что лучшие – когда я жил опасно.

Однажды на улице сердце прихватит,
наполнится звоном и тьмой голова,
и кто-то неловкий в несвежем халате
последние скажет пустые слова.

К бумаге страстью занедужив,
писатель был мужик ледащий;
стонала тема: глубже,глубже,
а он был в силах только чаще.

Наследства нет,а мир суров;
что делать бедному еврею?
Я продаю свое перо,
и жаль,что пуха не имею.

Бюрократизм у нас от немца,
а лень и рабство – от татар,
и любопытно присмотреться,
откуда винный перегар.

Беда,когда под бой часов
душа меняет крен ушей,
следя не тонкий вещий зов,
а полногрудый зов вещей.

В любимой сумрачной отчизне
я понял ясно и вполне,
что пошлость – верный спутник жизни,
тень на засаленной стене.

Печальный знак несовершенства
есть в быте нашего жилья:
везде угрюмое мошенство,
и нет веселого жулья.

Дойдут,дойдут до Бога жалобы,
раскрыв Божественному взору,
как,не стесняясь Божьей фауны,
внизу засрали Божью флору.

Увы,от мерзости и мрази,
сочащей грязь исподтишка,
ни у природы нету мази,
ни у науки порошка.

С любым доброжелателен и прост,
ни хитростью не тронут,ни коварством,
я выжига,пройдоха и прохвост,
когда имею дело с государством.

Злу я не истец и не судья,
пользу его чувствую и чту;
зло приносит вкусу бытия
пряность,аромат и остроту.

Совсем на жизнь я не в обиде,
ничуть свой жребий не кляну;
как все,в говне по шею сидя,
усердно делаю волну.

Среди чистейших жен и спутников,
среди моральнейших людей
полно несбывшихся преступников
и неслучившихся блядей.

Мужик,теряющий лицо,
почуяв страх едва,
теряет,в сущности,яйцо,
а их – всего лишь два.

Назло газетам и экранам
живая жизнь везде царит;
вранье на лжи сидит обманом
и блядству пакости творит.

Есть в каждой нравственной системе
идея,общая для всех:
нельзя и с теми быть,и с теми,
не предавая тех и тех.

Высокий свет в грязи погас,
фортуна новый не дарует;
блажен,кто верует сейчас,
но трижды счастлив,кто ворует.

Есть мужички – всегда в очках
и плотны,как боровички,
и сучья сущность в их зрачках
клыками блещет сквозь очки.

Не зная покоя и роздыха,
при лунном и солнечном свете
я делаю деньги из воздуха,
чтоб тут же пустить их на ветер.

Мои способности и живость
карьеру сделать мне могли,
но лень,распутство и брезгливость
меня,по счастью,сберегли.

У смысла здравого,реального –
среди спокойнейших минут –
есть чувство темного,анального,
глухого страха,что ебут.

Блаженна и погибельна работа,
пленительно и тягостно безделье,
но только между них живет суббота
и меряет по ним свое веселье.