Стивен Фрай - Троя. Величайшее предание в пересказе

На обратном пути в Трою Парис останавливался на Кипре, в Египте и в Финикии. Финикийский царь Сидон гостеприимно увеселял его и за все свои хлопоты был убит. Парис разворовал тамошнюю сокровищницу и продолжил путь в Трою, нагрузив все свои суда.

Приама, Гекубу, Деифоба, Гектора и всю царственную семью Трои явление Елены потрясло, однако их расположило к ней ее обаяние, ослепила красота, а также зачаровали сокровища на кораблях – роскошь, добытая в Спарте и Финикии. Новую невесту Париса приняли во дворце с большим теплом.

Кассандра бросилась объяснять им, что из-за присутствия Елены Троя неминуемо будет уничтожена и все погибнут, но ее словно бы никто не слышал.

– Кровь, пламя, убийство, разруха и смерть – всем нам! – надрывалась она.

– Ну, за Елену! – провозгласил Приам, поднимая кубок с вином.

– За Елену! – вскричали придворные. – За Елену Троянскую!

Для участия в погребальных церемониях своего деда Катрея Менелай и Агамемнон добирались на Крит порознь. На Пелопоннес же они вернулись вместе.

– Поедем к нам, побудешь со мной и с Еленой, – уговаривал Менелай брата, когда их корабль вошел в воды Арголидского залива.

– Любезен ты, но я спешу домой к Клитемнестре и детям.

– Всего на несколько дней. Там Парис, троянский царевич, о котором я тебе рассказывал, он со своей свитой по-прежнему у нас. Я б вас познакомил. Хорошие отношения с Троей в наших общих интересах.

Агамемнон буркнул: так уж и быть – и сошел вместе с братом в порту Лаконики Гитионе.

Добравшись до Спарты, они застали в царском дворце форменный кавардак. Пока Парис и его люди грабили и разоряли дворец в свое удовольствие, челядь и рабов они заперли в погребах. Но Менелая, подобно молнии Зевса, наповал сразило именно похищение сына Никострата и, что превыше всего – превыше всего на белом свете, – похищение возлюбленной Елены, жены и царицы.

Агамемнон взревел от ярости. Для него это была не личная утрата, а нечто куда худшее – поругание, оскорбление, жест пренебрежительного подстрекательства и предательства, и все это – здесь, на его Пелопоннесе, который Агамемнон считал своей вотчиной.

– Я слыхал, царь Приам мудр, – громыхал он. – Слыхал, он почтен. Вранье эти слухи. Ни то он, ни другое. Бесчестен он. Пойдя против Агамемнона, он показал себя глупцом. – Агамемнон был из тех, кто не прочь говорить о себе в третьем лице.

Великий рог – метафорический, не всамделишный – протрубил по всем царствам, провинциям и островам Греции. Царей, вождей, старейшин, князьков, воевод, знать, землевладельцев и мелких прихлебателей, кто собрался когда-то в Спарте ради руки Елены и поклялся защищать и чтить ее брак, теперь сзывали исполнить клятву.

Гомер нигде не именует армию союзников, созванную Агамемноном, «греками» и очень редко называет их даже «эллинами». Обычно он зовет их «ахейцами» – в честь Ахеи, области на севере центрального Пелопоннеса, куда входили земли Коринфа, Микен и Аргоса [89] Также именуется Арголидой – чтобы еще крепче нас запутать. , но когда-то Ахеей считался весь полуостров, включая города-государства на юге Пелопоннеса Спарту и Трезен. Вслед за Гомером я буду называть союзников ахейцами, аргивянами (или аргосцами, «из Аргоса»), данайцами [90] В честь Даная, мифического ливийца, считавшегося одним из царей-основателей Аргоса. , эллинами или панэллинами, но чаще – просто греками…

И собрались они все – не только из Ахеи и c Пелопоннеса, но и из Афин и Аттики, что на юго-востоке материковой Греции, а также из Фессалии на северо-востоке. С Ионийских островов, с Крита, Саламина и островов Эгейских – со Спорад, Киклад и Додеканеса. Гонцы толпами разбегались из микенского дворца Агамемнона и призывали каждого царя привести как можно больше кораблей и людей и собраться в фиванском порту Авлида на берегу Беотии, что смотрела на восток, за Эвбею и через Эгейское море на Трою.

На Саламине Великий Аякс подчинился призыву вместе со своим братом Тевкром, могучим лучником. Чтобы все еще более запутать, на призыв откликнулся еще один значимый Аякс – царь локров из центральной Греции. Традиционно известен как Малый Аякс, что никак не умаляет его внушительной отваги и воинского рвения, но просто чтоб отличать его от Аякса Теламонида, чьи размеры и мощь превосходны были в сравнении с любым жившим, и уступал он лишь бессмертному Гераклу. Чтобы избежать путаницы, будем величать локрийского Аякса ЭАНТОМ – есть такой греческий вариант произношения этого имени.

Еще один очень важный царь, вошедший в союз, – Диомед Аргосский, свирепый и одаренный воин и силач, любимец богини Афины, человек, которому доверял сам Агамемнон (а его доверие, как нам предстоит убедиться, завоевать непросто), а также близкий друг Одиссея с Итаки, кто вообще измыслил и ту жеребьевку, и клятву. Идоменей, царь критский, внук великого Миноса, прибыл с восьмьюдесятью кораблями – столько же привел Диомед Аргосский. И лишь НЕСТОР Пилосский и сам Агамемнон выставили больше – девяносто и сто кораблей соответственно.

Шли недели, все больше и больше союзников приплывало в Авлиду, и отсутствие Одиссея делалось все подозрительнее.

– Проклятье, – бурчал Агамемнон. – Этот-то должен был, по идее, явиться первым .

– Уверен, скоро дождемся его, – преданно отозвался Диомед.

Но об Одиссее ни слуху ни духу. Наконец пришла весть, что с царем Итаки приключилась худшая из бед. Он утратил рассудок.

– Все так и есть, Царь людей, – сообщил гонец, низко склоняясь перед Агамемноном. – Совершенно спятил, говорят.

– Вот видите, это нам всем урок, – сказал Агамемнон брату и собравшимся придворным. – Не говорил ли я всегда, что разум бывает скорее проклятием, нежели благословением? Такие вот мозги, что вечно лопочут да клокочут, измышляют да воображают, хитрят да мудрят, в конце концов до добра не доведут. Прискорбно. Прискорбно.

– А жена его Пенелопа к тому же только-только родила ему сынка, – промолвил Менелай, печально качая головою.

Их двоюродный брат ПАЛАМЕД поджал губы.

– С Одиссеем никогда и ни в чем нельзя быть уверенным.

– Да, ловкий он гаденыш, спору нет, – отозвался Агамемнон.

– Откуда нам известно , что он действительно не в своем уме?

– Может, придуривается, хочешь сказать?

– С него что угодно станется, – ответил Паламед.

– Не повредит узнать наверняка, – сказал Агамемнон. – Не могу я позволить себе упустить такие мозги в своем штабе. Отправляйся на Итаку, Паламед. Разведай, как, что да почему.

Паламед Одиссея недолюбливал всегда. Хитроумию и коварству, восхищавшим других, он не доверял. По его мнению, человек Одиссей крученый, как свиной хвостик. И такой же поганый. Коли есть у задачки два решения, одно прямое, другое пройдошливое, Одиссей выберет пройдошливое. Агамемнона, Менелая, Диомеда, Аякса и всех прочих подкупало это поверхностное обаяние, и они поддерживали Одиссеевы хитрости да ловкости. Их вроде как веселило все это – как родителей, что выхваляются умением чада плясать или изображать других. Паламед же знал, что происходит Одиссей от Автолика и Сизифа, двух лютейших прохвостов и двурушников, каких видывал белый свет. Стало быть, и Гермес ему предок. Но это-то не беда: по отцовской линии Паламед сам был правнуком Посейдона, а по материнской – правнуком царя Миноса Критского, а значит – праправнуком самого Зевса. Родословная Одиссея не производила на него впечатления в точности так же, как сам Одиссей – своими уловками.