Елена Кисель - Боги

На новом месте Пелопс занимался прямо противоположными делами: лечил психику и крутил роман с Посейдоном. Посейдон таким поворотом дел был вполне доволен и даже подарил любовнику и внучатому племяннику колесницу с упряжкой – мол, давай, занимайся иппотерапией (лечением лошадьми), активнее поправляй психику! Видимо, бедный прожеванный Пелопс немного не так понял насчет иппотерапии, потому что вскоре влюбился в девушку по имени Гипподамия («смирная лошадь»). Девушка с таким поэтическим именем была дочкой Эномая – царя города с не менее поэтическим названием Писа.

И сулила эта влюбленность Пелопсу, простите, нечто прямо созвучное с названием города.

Когда-то давно какой-то оракул выдал Эномаю, что, видите ли, его убьет зять. С этих пор царь Писы серьезно был озабочен тем, чтобы его дочка осталась старой девой до пенсии. К несчастью, дочка была красивой, а потому женихи лезли, как осы на мед в шоколаде. Разгон метлой, прямые отказы в духе «у тебя ноги кривые, тебе не быть моим зятем» и бодрые пенделя на женихов не действовали: те перли, как лосось на нерест. И в один прекрасный день Эномая таки осенило: «Эврика! Я лучший колесничий во всей Греции, так почему б мне не заявить, что я выдам дочку только за того, кто победит меня в этом деле! Ну, а чтобы так не ломились… а, пожалуй, буду-ка я головы проигравшим отсекать. И дочь не замужем, и мне не скучно».

Блестящая мысль тут же и была реализована.

Сначала по инерции женихи все-таки перли. Но после того, как Эномай одержал первые пять побед и приколотил к дверям своего дворца первые пять голов – количество желающих начало плавно убавляться…

Словом, дело шло к полному жениховскому вакууму, Эномай радовался, Гипподамия печалилась, но тут заявился пожеванный психический Пелопс с упряжкой Посейдона – и заявил, что хочет жениться.

– Хорошее дело! – одобрил Эномай. – А у меня как раз на дверке и место есть свободное…

Пелопс отнесся к такому заявлению с похвальным пофигизмом, как тот, кого уже расчленяли. Мотающиеся на дверке головы сына Тантала тоже особо не смутили. Эномай решил конкретизировать инсинуации:

– Значит, так, герой! Завтра едем на колесницах отсюда до жертвенника Посейдона в Коринфе. Победишь – женишься. Не победишь… видал мое копье? Знаешь, что такое Аид? Ну, в общем, логическую цепочку можешь сам построить.

От Эномая Пелопс ушел, усиленно шевеля мозгами. Ясно было, что даже с упряжкой Посейдона состязаться с лучшим колесничим Греции… хм, в мысли опять просится название города…

Решение наметилось интуитивно верное и актуальное во все времена: дать взятку. Пелопс отловил колесничных дел мастера Миртила и начал его уламывать сотворить с колесницей Эномая что-нибудь такое… этакое… чтобы настала колеснице… долгое молчание – и название города.

Миртил всячески кочевряжился, но только потому, что был сыном Гермеса и хотел поторговаться. В конце концов сошлись на половине царства и первой ночи с Гипподамией. Эномай пошел успокаивать психику, а Миртил – портить колесницу своему царю.

На следующее утро на соревнованиях в славном городе Писа присутствовали три главных лица: спокойный Пелопс, добрый Эномай и довольный Миртил. Все три состояния были подозрительны…

Началось с того, что добрый Эномай махнул рукой и предложил Пелопсу гнать вперед. Что сын Тантала и исполнил со всей своей сознательностью. Эномай, поржав женишку вслед, что вот, черепаха быстрее ползает, поточил копьецо и помчался следом. На месте остался Миртил с наследственной рожей тролля (потому что сын Гермеса, да). Уж он-то знал, что в колеснице царя не хватает чек от колес…

Надо признать: Пелопсу не везло по жизни настолько, что Эномай чуть не прикончил его даже на своей испорченной колеснице. То есть, царь Писы успел женишка нагнать… подождать, пока Пелопс перестанет быть спокойным… размахнуться копьем…

И тут перепуганный Пелопс возопил к Посейдону, а тот – ради милого-то ничего не жалко! – как следует встряхнул землю. Колеса с колесницы Эномая соскочили, а сам он совершил короткий и яркий полет по сложной гиперболической дуге, на конце которой его ждал Танат Железнокрылый.

Проще говоря, Эномай помер, а Пелопс стал царем поэтического города Писы и мужем поэтической женщины Гипподамии. Из проблем у сына Тантала вообще осталась только психика… ну, и Миртил.

Наглый возничий как истинный сын Гермеса требовал обещанное. Причем, не только полцарства, а еще и первую ночь, «и, это, свечку подержишь? а то мало ли…» Вроде как, Миртил даже пытался чем-то там овладеть – то ли полцарством, то ли Гипподамией – а Пелопс этого не снес и вызвал Миртила на мужскую беседу.

По странному стечению обстоятельств беседа происходила на вершине высокой скалы. И была короткой, что-то вроде: «Я вот хотел спросить… твой отец летает?» – «Ага» – «А ты?» – «А я не летаю» – «Ну и здорово. Бздыщ!!!» В конце беседы Миртил получил от Пелопса мотивирующий пинок в пропасть и очень удивился: у, какое низкое коварство!

К несчастью, скала была даже слишком высокой. Пока Миртил летел к заветной цели, он успел проклясть сначала Пелопса, потом всех его потомков, потом, подумавши, еще раз Пелопса… (а потом он от скуки начал петь песенки и рассказывать себе анекдоты, в промежутках восклицая: «Во высоко забрались!» – но это неважно).

Пелопс проникся и долго еще пытался смягчить дарами то душу Миртила, то его отца Гермеса… но проклятие осталось проклятием, и с потомками (среди которых и Геракл) Пелопсу в дальнейшем круто не везло.

От этого сын Тантала стал опять нервным. И усиленная иппотерапия не помогала.

Из непроверенных источников

Никто не знает, что случилось с сыном Тантала после смерти. А мы вот можем предположить, что…

– Нет, мужик, ты даешь… я б тебя мучиться отправил, но тебя уже в детстве ели… В Элизиуме кому ты такой нервный сдался?... О, придумал. Будешь среди слуг. Если вдруг нагрянет Деметра – ходи и в рот ей заглядывай. С немым «За что?!»

Тантал оскорбил богов всем скопом (Деметру так даже особо изощрённо и внутриутробно). Пелопс, сын Тантала, плавал мельче, но Гермеса оскорбить все-таки умудрился. Само собой, что дочь Тантала и сестра Пелопса Ниоба просто обязана была отличиться и нагадить какому-нибудь божеству так, чтобы Тантал аж из Аида восклицал: «Моя доча!»

Случая не подворачивалось долго, Ниоба готовилась и запасалась детьми, которых рожала от мужа – царя Фив. Детей получилось семь сыновей и семь дочерей, так что если Тантал угостил богов только одним каннибальским мясным блюдом, Ниоба могла бы уже забабахать тематический каннибальский пир с полным гастрономическим разнообразием. Но боги уже все поняли про гены, которые пальцем не задавишь, а потому в гости к Ниобе не торопились. С досады Ниоба решила выказать свое фе хотя бы Латоне – матери Аполлона и Артемиды. И дождалась, когда фиванки соберутся приносить Латоне жертву. И выказала.